Богдан, вздрогнув, посмотрел на нее строго и печально.
— У нас, — поправилась она послушно и с каким-то ознобным, почти мистическим наслаждением отметила, как умиротворенно улыбнулся, услышав эти слова, ее муж. Подобного наслаждения она до знакомства с Богданом не ведала. — Только у нас, — повторила она, — это светлая пиршественная песнь. Свадебная песнь.
У Жанны всегда была отменная память, а русский эпос ей действительно нравился. Готовая на все, лишь бы повторить головокружительное, не от мира сего наслаждение, Жанна, чтобы сызнова порадовать сидящего рядом с нею лучшего из людей, легко начала:
— «Не пристало ли нам, братия, начать старинными словесами радостное повествование о брачном походе Игоревом, Игоря Святославича, во просторно красно поле половецкое, к сродникам да содружникам своим, ханам Кончаку Отроковичу да Гзаку Бурновичу, а и к лебедушке невесте своей, милой нежной хоти свет-Кончаковне?»
Баг перестал жевать.
— Минуточку, — сказал он невнятно. Торопливо проглотил. Глотнул пива. — Клянусь тебе… там не так начиналось!
— Не может быть, — подняла брови Жанна, — что значит «не так»? Восемь веков для всего человечества «так», а для тебя — «не так»?
— Драгоценная Жанна… — Баг оставил палочки и для убедительности прижал обе руки к груди. Но тут подал голос Богдан, и голос этот дрожал от никому не понятного волнения.
— Постойте, постойте. Баг, как там было?
— Можно подумать, я запомнил… Повесть там сразу же, вот в этой самой первой фразе называют — горестная. И я так понял, он военным походом к половцам шел. Чего-то про храбрые полки на землю Половецкую за землю Русскую. И затмение…
— Баг!!! — гаркнул Богдан. Взгляд у него стал совершенно диким, и очки прыгнули на самый кончик носа. — Ты это держал в руках?!
Сей вопль души донесся до Ябан-аги, мирно дремавшего по случаю раннего часа и сообразного ему малолюдья. Даже пиво в кружке пребывавшего где-то в дальнем астрале йога Гарудина почти не уменьшалось нынче — и почтенный харчевник позволил себе расслабиться. Теперь он, нервно всхрапнув, вздрогнул, выглянул в зал — но быстро понял, что никого не убивают. «Беседуют о главном, — уважительно подумал Ябан-ага. — Это надолго. Жаль, доблестный Лобо не успел доесть шуаньянжоу… Впрочем, доест. Вот я еще топлива подброшу…»
— Это поразительная и мало кому известная история, — сказал Богдан. — В восьмидесятых годах позапрошлого века один из высших чинов стражи города Мосыкэ сообщил руководству, что при обыске штаб-квартиры подпольного масонского кружка «Крест и молот» был обнаружен загадочный текст, оказавшийся ни много ни мало — вариантом знаменитого и всему свету давно известного «Слова о полку Игореве». Звали этого чина Му Син-пу… только этой находкой он и вошел в историю. Один из задержанных масонов показал, что данный текст является в их среде чем-то вроде священного писания. Вернее, противу-священного. Поскольку герой эпоса князь Игорь, да и вся тогдашняя Русь изображены в «Противу-Слове» весьма неприглядно, отвратительно даже — это в отчете сыскной управы так говорится, я не виноват… мол, карикатурно описаны тупые нападатели и грабители, ни в чох не ставящие ни свою, ни чужую жизнь… новообращенные приверженцы «Креста и молота» именно на «Противу-Слове» воспитывались в неприязни ко всему русскому и на нем же клялись положить жизнь свою ради того, чтобы изменить существующие в Александрийском улусе порядки на европейские. Существовали у нас одно время такие настроения, да-да, существовали, — повторил Богдан специально для недоверчиво покосившейся на него Жанны. Баг хмыкнул. Стараясь не мешать умной беседе, беззвучно подкрался Ябан-ага и от души зарядил самовар новой порцией сухого спирта; Багу же он принес еще кружку пива.
— А противуположности, — пользуясь всеобщим вниманием, продолжал Богдан, — сходятся: в материалах дела есть намек, что этот же текст использовался так называемыми славянофилами. У них была иная идея: Русь должна выделиться из дикой Ордуси и, более того, отомстить потомкам степняков за разгром полка Игорева. Вот тогда-то, дескать, расцветет исконная русская культура и мощь. Что существенно: и те, и другие в равной степени веровали, что подлинная версия «Слова» — та, которую ты так замечательно напомнила нам сейчас, Жанночка, — является подделкой, еще в древности запущенной в народ имперскими идеологами, то ли чтобы приукрасить отвратительные ордусские порядки — это масонское объяснение, то ли чтобы идейно разоружить славян перед азиатами — это славянофильское объяснение. А вот у них-то, дескать, где князь едет с половцами бессмысленно и гнусно воевать, — «Слово» подлинное. К сожалению, дело это тогда было секретным, с текстом «Противу-Слова» работали только чиновники стражи, а ученые и понятия о нем не имели — поэтому ни о каких серьезных исследованиях не шло и речи. Кто сию злопыхательскую фальшивку создал на самом деле — масоны ли, славянофилы ли в своих кружках, или и впрямь где-то в древности постарались под впечатлением, скажем, страшных первых лет Батыева нашествия, — неизвестно. А после обнародования народоправственных эдиктов[17] Дэ-цзуна произошли беспорядки в Мосыкэ… Представляете, и здание мосыковской управы, где хранился захваченный подлинник «Противу-Слова», и особняк Му Син-пу, где хранилась копия, в один день сгорели дотла. Не уцелело ни одного списка. Разумеется, после этого дело рассекретили, будто в издевку — и вот уже чуть не два века историки просто на луну волками воют: в их распоряжении только отдельные, не очень-то тщательно сделанные выписки из «Противу-Слова», сохранившиеся в следственных бумагах. Масонские кружки давно исчезли, о славянофильских тоже уж лет семьдесят нет никаких сведений… — Он осекся и поглядел на жену. — Ты что-то хотела сказать, родная?
Жанна, и впрямь встрепенувшаяся словно бы с желанием его перебить, после короткого, но явного колебания ответила:
— Нет, ничего…
Богдан чуть качнул головой с сомнением, но не решился настаивать и вновь уставился на сидящего напротив друга:
— Ну ладно… Так вот, я… Словом, ты понимаешь, Баг, что держал в руках? Ты говоришь, просто-напросто книгой издано, типографской книгой? Уму непостижимо! — Он опять покачал головой. — Неужели это оно? Получается, отделенцы в Асланіве как-то раздобыли текст и использовали для усиления противуалександрийских настроений. Так, что ли? Или сами состряпали? Надо немедленно…
Ябан-ага снова высунулся из-за стойки — и снова спрятался. Покачал головой. «Минут пятнадцать говорит, не меньше… М-да, — философски подумал Ябан-ага. — Если бы этот сановник не был таким симпатичным и славным человеком, он бы, наверное, был совершенно невыносим».
За столиком вдруг раздался общий хохот. Ябан-ага опять на миг высунулся и порадовался за своих знакомцев — они смеялись, и говорила теперь, оживленно жестикулируя, молодая дама, подруга драгоценного Багатура Лобо.
Вставив в речь Богдана легкую и сообразную шутку относительно открытых перед частной стражей возможностей для раскрытия загадки «Противу-Слова», Стася все-таки сумела наконец перевести разговор на нужную ей тему: сообщила собравшимся о соблазнительном во всех смыслах предложении Лужана Джимбы, которое он сделал Багу в Павильоне Возвышенного Созерцания.
— Что же, — уважительно качнула головой Жанна, когда она закончила. — Весьма лестное предложение.
— По-моему, так это очень хорошее предложение, — широко раскрыв глаза, сказала Стася. — Очень хорошее. Просто глупо было бы не воспользоваться такой возможностью.
— А ты как к этому относишься, еч? — спросил Богдан.
Баг яростно поскреб в затылке.
— Сам не знаю, — признался он. — С одной стороны, это золотой дождь. Да и, наверное, интересная работа-то… Но…
17
Здесь ван Зайчиком употреблено выражение «минь чжи чи», т. е. дословно: «люди, народ — выправлять, упорядочивать — эдикт». Словосочетание «минь чжи» в равной степени может означать и «то, чем выправляют народ», и «то, что выправляет народ». Следовательно, минь чжи чи следует понимать как «эдикты, регламентирующие, как народ выправляет и упорядочивает правителя, и как правитель выправляет и упорядочивает народ». Нельзя не видеть, что понятие минь чжи чи во многом приближается к понятию так называемой «конституции». В «Деле незалежных дервишей» упоминается, что эдикты были провозглашены в 1812 г. Однако, как можно понять из заметок самого Х. ван Зайчика, сообразному становлению народоправства предшествовал неизбежный период неразберихи и путаницы. В некоторых уездах решили, что вводится демократия варварского образца — например, с оголтелыми, нескончаемыми выборами всех сверху донизу, публичным взаимным поливанием грязью и тому подобными гримасами, крайне пагубными для души и ума народа, зато дающими полный простор так называемым любителям «половить золотых черепашек в мутной водице». В других уездах, напротив, тот разумный элемент народоправства, каковой был дарован Дэ-цзуном, показался чрезмерным; один край (какой именно, ван Зайчик не конкретизировал) был даже охвачен серьезными волнениями, вошедшими в историю империи под названием «октябрьского восстания»: подданные, вконец обезумев от свалившейся им на головы необходимости иногда думать самим, с оружием в руках требовали от властей даровать им обратно привилегию безропотно подчиняться начальникам, произвольно назначаемым сверху. Оба вредных уклона с полного одобрения Дэ-цзуна были в том же году решительно пресечены тогдашним цзайсяном М. Сперанским.