— Котя далеко, можешь рассказывать, что ты узнал, — нагнала его Марина. Они неспешно шли по двору к малиннику со столбом в центре.
— Да долгий будет рассказ, — нехотя ответил Ярослав, посмотрел на нее мягко и заговорил. — Понимаешь, перед вылетом я погуглил про это Мокроярово. Почитал краткую историю, мол, названо по фамилии некоего не то купца, не то барина Мокроярова. Обычная история, в принципе. Может, был здесь такой, кто знает. Вот только истоки названия вовсе не в фамилии купца, а в месте, в котором мы сейчас находимся.
Они подошли к столбу. Ярослав сделал Марине знак стоять на месте, а сам начал осторожно, выбирая дорогу, протискиваться внутрь.
— Ну вот, я так и знал, — говорил он себе под нос. — Вот тут малина поломана, а здесь… здесь она подошла к колодцу.
— Там колодец? — Лещинская вытягивала шею, чтобы разглядеть очертания осыпавшейся постройки за фигурой Краснова.
— Да, колодец. Снаружи почти разрушен… так, я не буду туда подходить, — комментировал он, подаваясь вперед. — Кладка почти не держится, но внутри. ооо… глубокий. А вот и нитки, — радостно крикнул он, чуть оглядываясь на Лещинскую. В глубине колодца, зацепившись за торчащие из стены корни и пучки травы, виднелся светлый кусок мягкого и ворсистого льна.
— И что дают нам нитки?
— А… сейчас расскажу, — Краснов продирался обратно, шипя на малиновые колючки, цеплявшиеся за одежду и царапавшие руки. Отряхнувшись, он обошел колодец и задрал голову вверх, разглядывая столб.
— Дело, значит, не в купце, — заговорил он снова. — А в том, что на этом месте издревле находилось капище языческой богини по имени Мокошь. Ни о чем не говорит? — он скосил глаза на Марину и, увидев, как она пожимает плечами, продолжил. — Мокошь — это все та же праматерь, покровительница плодородия, урожая, пахоты, животноводства, семьи и дома. Можешь называть ее разными именами — сущность от этого не меняется. Культ Мокоши существовал еще долго после того, как Русь крестили. Как правило, его поддерживали женщины. Даже крещеные и родовитые, они все равно придерживались порой древних обычаев. Неудивительно, что здесь они уцелели до сих пор.
— Я могу тебе долго рассказывать об обычаях, о символике, о различных вариациях и разнообразии веры в эту старую, как само человеческое существование, богиню, — продолжил Ярослав. — Как и многим женским божествам, Мокоши предпочтительна была водная стихия, источник жизни, символ женского чрева и лона, дождей и родников.
Он отошел от столба и присел в траву. Марина устроилась рядом. Трава скрыла их по самые глаза, стали видны снующие букашки, притаившиеся бабочки, замершие стрекозы. Казалось, мир исчез, скрывшись за золотистой стеной травы, осталось только высокое, чуть фиолетовое от зноя небо с льняными облаками.
— Алтарь Мокоши находился здесь, на берегу реки, названной по имени богини — Мокрушей, Мокренью, Мокрой. Названий могло быть много, и они в разное время могли быть разными. Соответственно, овраг был наречен Мокрым яром, а затем так начали называть деревню на краю леса. Местные чтили источник и знали его силу. Никто не приходил к ведунье с праздными мечтами и суетными мыслями. Люди понимали — древняя сила опасна. Если она дарит, она дает щедро и полно, но горе тому, кто отвергает божественный дар. Во времена революций и войн, должно быть, история прервалась. О месте культа позабыли, в исчезающую деревушку пригнали ищущих лучшей доли русских и финских работяг, построили город, открыли пушную звероферму.
Высоко в небе кругами поднимался все выше и выше коршун, превращаясь в маленькую точку. Марина откинулась на спину и, закусив травинку, глядела в небо. Голос Ярослава успокаивал. Ей хотелось расслабиться и забыть обо всем, снова стать маленькой девочкой, беспечно играющей в поле. Все вокруг полнилось звуками, от которых так давно отвыкло привыкшее к городскому шуму ухо. Шелестела трава, лепетала листва, шумели в вышине верхушки сосен, перекликались птицы, с гулом летали какие-то жучки. Хотелось раствориться, стать землей, частью этой бесконечной мягкой силы.
— У Мокоши был спутник. Неизвестно, откуда он взялся, это явно не славянское божество. Его связывают с иранским Симургом, вещей птицей, грифоном или птицей с собачьей головой. Звали его Семаргл, представлялся он в образе большой собаки, а отвечал во-первых, за посевы, семена и растения. А во-вторых, был проводником между мирами и тогда связывался с огнем. Поэтому образ собаки, о котором столько говорили, неудивителен для этого места. Погляди, сколько их здесь! Собаки вдоль крыши, собаки на наличниках, на столбах и балках.