Часть первая.
Помещение капитанского салона парохода «Сибирь». Вторая палуба. Носовая часть. В плане помещение напоминает трапецию со скруглёнными наружу боковыми гранями. Стены, пол и потолок дощатые, с хорошо пригнанными досками. Пол светлого выскобленного дерева, потолок и стены — крашены белой краской. Вершиной своей имеет стену с двумя широкими, занимающими почти всю верхнюю половину стены панорамными окнами в тёмно-коричневых рамах, ориентированных по ходу движения судна. Перед окнами виден краешек носа парохода с коротким бушпритом, на котором закреплён якорь. Выпуклые боковые стены имеют слева по борту три небольших прямоугольных окна, по правому борту — два окна и крашенную белой краской одностворчатую филёнчатую дверь, в верхней своей части остеклённую. Поперек всего помещения расположен прямоугольный обеденный стол с восемью стульями, двумя консолями по углам короткой стены помещения, поставец с папиросами и несколькими бутылками спиртного в ближнем углу. В центре слева и прямо напротив от входа висят высокие простенные зеркала. В дальнем углу — пианино с табуретом. Два кресла и небольшой шахматный столик слева от двери. В глубине две глухие филенчатые двери, ведущие в каюту капитана и уборную.
В кресле возле двери сидит Лепехин. Напротив, на табурете, за пианино, спиной к зрителю сидит Лепехина. Стол к обеду на пять персон накрывает буфетчик Струмилов.
Лепехина. (играет и поёт популярный в этот исторический период романс авторства Марии Яковлевны Пуаре-Свешниковой)
Я грущу. Если можешь понять
Мою душу, доверчиво нежную,
Приходи ты со мной попенять
На судьбу мою, странно мятежную.
Мне не спится в тоске по ночам,
Думы мрачные сон отгоняют,
И горючие слёзы невольно к очам,
Как в прибое волна, приливают.
Как-то странно и дико мне жить без тебя,
Сердце лаской любви не согрето;
Иль мне правду сказали, что будто моя
Лебединая песня пропета.
Лепехин докурил. Лепехина повернулась от пианино.
Струмилов. Нервничают все, Ваше Сиятельство… «Сибирь» наша две последние недели находилась «в линии» (бросил взгляд на недоумённого Лепехина), ну то есть, на якорной стоянке находились мы… А ведь уже конец навигации, все спешат, все торопятся…
Мы же по казенному фрахту (начинает сервировать стол возле Лепехина, понизив голос и доверительно сообщая), однако, с того момента, как камергера Его Величества, действительного статского советника Гирс Александра Николаевича два месяца назад сменил на посту Губернатора Ен-ской губернии действительный же статский советник Бологовский Яков Дмитриевич — приключилась длительная чехарда в верхах с ревизией и до Тюремного ведомства как-то не доходило дело, к тому же губернский прокурор, не нашедший общего языка с новым-то — запросился в скоротечную отставку, которую всё никак не могли утвердить в Сенате, и потому перестал исполнять службу, в следствии чего комплектация «Параши» (смутившись) — это мы так баржу тюремную именуем между собой, затянулась и только третьего дня была закончена… Однако команда на отплытие всё никак не поступала, так как ходили слухи, что ожидали какого-то сверхсекретного арестанта, о которой лично сам Губернатор через своего адъютанта ежедневно справлялся по телеграфу, уточняя дислокацию и ожидаемое время прибытия (с полупоклоном), ну то есть Ваше Сиятельство ожидали-с…
Лепехин. (тихо, подстраиваясь под манеру речи буфетчика) В то время как я двигался в вашу сторону неспешной скоростью…
Струмилов. (кивнув головой) Нервничали все… (отходя к противоположному краю стола) Хозяин наш, Николай Николаевич Шилов — тот нервничал днями у себя в пароходной конторе, запивая нервность по вечерам дома или в клубе Общественного собрания. Будь «Сибирь» зафрахтован к буксировке каким ни будь купчишкой — давно бы уже с ним расплевались и в суде вытрясали убытки… Однако-ж фрахт, будучи казённым, такого спешного к себе решения не терпит — разорвать казенный фрахт конечно можно, вот только случается это лишь один раз в жизни коммерсанта. Вдругорядь такого уже не заключить будет…