— Подлец! — выругался Головнин, а Нестеров так заскрипел зубами, что мне страшно стало.
— Ну как, слышали? — издевательски рассмеялся Менелик. — Вот все и выяснилось. Никакие вы не представители великой и могущественной страны, с которой у меня нет даже дипломатических отношений. С Францией есть, с Италией — давно, они мне два порта построили. Вот эти господа, — он махнул рукой в сторону итальянцев. — А с вашими посланниками я только соберусь разговаривать. Если захочу. Если вот он мне понравится.
Вохряков задрожал еще сильнее.
— А подумали ли вы, уважаемый лев из колена Иудова, о том, что это российские представители еще очень хорошо взвесят, стоит ли им общаться с некоронованным властителем? Что тогда? А вот мы бы и сыграли вам хорошую службу. Так сказать, поспешествовали, — пошла я ва-банк, ведь терять было уже нечего.
— Женщина?! Вмешиваться в разговор негуса?! Перебивать? Стража! Арестовать немедленно! — последние слова он произнес на амхарском, поэтому наши мужчины отреагировали на мгновение позже, чем того следовало.
Началось побоище. Все наши люди были безоружными: Аршинов знал, что при входе в шатер негуса нас будут обыскивать и отберут оружие. И никто не поручится, что его вернут — винтовки и револьверы в Абиссинии довольно редки и пользуются большим спросом. Так что надо было идти на риск, ничего не поделаешь.
А вот у нападавших на нас слуг негуса были и сабли, и щиты. И хотя они орудовали ими плашмя, как жандармы, хорошего было мало. Рослые Автоном и Головнин сумели разбросать нескольких щуплых стражников, пока дюжина рослых охранников их не скрутили. Коренастый Аршинов хватал по паре нападавших и бил их головами друг о друга. Нестеров снял и спрятал очки.
А вот Сапаров и братья-казаки сумели вырваться и напролом, через толпу придворных, бросились к выходу, сметая все на своем пути. Стенки шатра так угрожающе колыхались, а бамбуковые опоры так ходили ходуном, что я испугалась: а что если вдруг они обломятся, и вся огромная масса тяжелой ткани рухнет нам на голову?
Меня довольно аккуратно держали за локти два итальянца. Я попыталась было вырваться, но один из них сухо приказал:
— Не двигайтесь, мадам.
А когда уводили Аршинова, он крикнул мне:
— Полина, скажи ему о рубинах! Это наш последний шанс!
Негус что-то приказал, меня взяли за локти абиссинцы, вывели из шатра и повели по двору. Люди испуганно ахали и отворачивались, женщины прикрывали лица краем белой накидки.
Меня привели в низкую мазанку, покрытую соломенной конической крышей. Стражники жестами приказали мне сесть на деревянный топчан, покрытый ковром, и вышли. Я осталась одна в маленькой комнатке.
Подбежав к узкому маленькому окну, в котором не было никакого стекла, я увидела, что стражники не ушли, а остались стоять возле двери — охранять, чтобы я не убежала. А еще очень хотелось есть и справить естественные надобности.
Я присела на краешек кровати и задумалась. Ну почему во всех книгах, которые я читала, никогда не описывалось, как герои справляют нужду? Ведь нормальному человеку это нужно несколько раз в день. Возьмем, например, графа Монте-Кристо. Сидел страдалец много лет. Ему тюремщик приносил еду. А вот про горшок ничего написано не было. А так как весь свой опыт я черпала из книг, а там об этом ни слова, то я сидела, терпела и не знала, как мне быть.
Дверь открылась, и в комнату вошла молодая эфиопка. Одета она была в длинную рубашку и накидку, на шейной повязке с амулетами нашиты колокольчики, которые нежно позвякивали в такт ее шагам. В уши вдеты крупные золотые серьги, на лбу татуировка крестиком.
Она несла в руках поднос, на котором лежала инджера, какие-то овощи и плошка с водой. Я хотела ей сказать, но тут опять встала неразрешимая проблема. Во всех книгах герои, куда бы они не попадали, не испытывали языкового барьера, а если это была Африка или Полинезия, то аборигены, все, как один, показывали чудеса понятливости и интуиции — схватывали все на лету.
Но эта эфиопка оказалась не столь понятливой. Я ей уже и «пи-пи» говорила, и воду лила, сдерживаясь изо всех сил — она стояла и покачивала недоуменно головой. Наконец, я задрала юбку и присела. Она охнула и выбежала из комнаты, но через мгновение вернулась с какой-то глиняной посудиной.
Но она не ушла. Осталась и уставилась на меня выпуклыми, черными, как маслины, глазами. Сил больше не оставалось. Ну и ладно! Буду считать ее служанкой.
Самое интересное, что я оказалась права. Девушка действительно оказалась служанкой. Она вынесла горшок, опорожнив его в двух шагах от стражников, принесла мне одеяло. Мне очень хотелось спросить ее, что с моими друзьями, но как? Она ничего не понимает, я не могу ничего объяснить. Впервые в жизни я почувствовала себя немой и фактически парализованной — я сидела взаперти, а мои спутники томились неизвестно где.
Утро вечера мудренее. Я откинула одеяло и прилегла на жесткую кровать, не раздеваясь. Несмотря на тревогу, сон мгновенно смежил мне веки, и я провалилась в густую черноту.
Очнулась я оттого, что служанка трясла меня за плечо. В темноте белки ее глаз сверкали, как два осколка луны. Она потянула меня за руку, делая приглашающие жесты.
Мы вышли из хижины. В прохладной ночи на небе сверкали звезды величиной с кулак. Стражников около входа не было.
Знакомой дорогой мы подошли к шатру негуса. Я замешкалась. Она подтолкнула меня вперед и исчезла в ночи. Делать нечего, я откинула тяжелый полог и вошла.
Внутри горели толстые свечи, испускающие неровный мерцающий свет. Я прищурилась, но все равно ничего не увидела.
Вдруг из глубины раздалась французская речь:
— Мадам, подойдите ко мне.
Я направилась на звук голоса.
Негус Менелик лежал на роскошном ложе в одной ночной рубашке из такой же белой кисеи, как и повседневная эфиопская одежда. Его круглый живот выпирал, словно арбуз, а розовые пятки блестели в неровном свете свечи.
— Подойди сюда, сядь. Зовут тебя как?
— Меня зовут Полин, — ответила я на французский манер. — Спасибо, я не хочу садиться.
— Ты отказываешь негусу? — его тон не был раздраженным, просто он играл со мной в извечную игру «мужчина-женщина».
— Я отказываю человеку, который своей властью поставил меня в неподобающее для женщины моего ранга положение.
— И какой у тебя ранг? — поинтересовался Менелик?
— Дворянка. Потомственная. Если вам это о чем-то говорит.
— Говорит, — кивнул он. — Не зря у меня в детстве был французский гувернер. Тоже потомственный дворянин. Тоже, как и ты, кичился своей кожей и титулом.
Мне почему-то очень захотелось спросить, что с гувернером случилось, может, его съели, но я сдержалась и ответила:
— Я не кичусь, просто не хочу потерять достоинство и честь.
— С негусом честь не теряют, а достоинство приобретают.
— Разрешите мне ничего не отвечать, сир.
Менелик привстал и сел на постели.
— Сядь рядом, не укушу. Ты знаешь, что я вчера должен был повесить на закате государственных преступников?
— Нет, не знаю, — я сделала вид, что удивилась.
— Они хотели отнять у меня власть. Мою страну, которую я пестую вот этими руками: дерусь и мирюсь с французами и итальянцами на севере, подавляю дервишей на западе. Я расширил страну, присоединил галлаские земли, и нет конца заботам! Мои разведчики доносят мне, что итальянцы готовятся напасть на меня исподтишка. Эти белые — они же шакалы, готовые наброситься и разорвать мою страну! Семь стран на конгрессе делили Африку вдоль и поперек! Они даже не приняли во внимание, что мы — христианский народ с законной императорской династией! Она посчитали нас язычниками и магометанцами![35]
35
Европейские державы — Франция, Англия, Германия, Италия, Бельгия, Испания и Португалия, имеющие владения на Африканском побережье и заинтересованные в завладении внутренностью материка, во избежание ссор между собой собрались на конгресс в Брюсселе с 18 ноября 1889 г. по 2 июля 1890 г. На нем шел торг о разделе Африканского континента между колониальными державами. Ранее этого, на Берлинской конференции 1884 — 1885 гг. была предпринята попытка согласовать интересы колониальных держав во время дележа Африки, в частности в бассейне Конго, и договориться об общих принципах эксплуатации ее богатств.