— Не помню, чтобы эфиопы украшали себя подобным. Нет, дело не в погоне за иголками. Что-то происходит буквально в нескольких верстах отсюда.
Дикобразы тем временем поели и залезли в тень отдохнуть.
— Что будем с ними делать? — спросила я.
— Надо отнести их в монастырь, — сказал Малькамо. — Там их никто не тронет, на монастырских землях какие только животные не водятся.
— Предложи это старосте, — согласился с его доводами Аршинов.
— А я пока снова займусь ранеными, — Нестеров оторвался от своих любимцев.
Жители городка опять стали свидетелями возливания розово-фиолетовой воды на раны больных, которые уже подсохли и больше не гноились. Приветственными криками они встретили такое лечение, а больные стали героями дня.
Аршинов договорился со старостой, что дикобразов отнесут в монастырь Дебре-Маркос и там отпустят на волю.
Мы неуклонно продвигались к озеру Тана. Уже с севера стало тянуть влажностью, ночью сырели наши бурнусы, а в воздухе появилось больше птиц.
Аршинов сказал, что перед тем, как добраться до озера, мы переночуем в монастыре Дебре-Табор. Он старался выбирать для ночевок монастыри, так как там были каменные полати, на которые можно было бросить бурнусы, и столы, а в хижинах эфиопов нас кусали злые насекомые. Уж лучше на твердом камне, чем с кровососами. Я так скучала по обычным гостиницам с кроватью и кувшином горячей воды. Но делать было нечего — я поклялась, что пройду путем моего незабвенного мужа Владимира Гавриловича.
Уже на подступах к монастырю мы заметили нечто необычное: многочисленные струйки дыма устремлялись ввысь, ржали кони, кричали ослы, ревели верблюды. Перед монастырем обосновался самый настоящий бивак.
— Малькамо, спрячь лицо! — приказал Николай Иванович. — Кажется, это войска негуса.
Нас заметили. Навстречу нам скакал отряд эфиопской армии. Мы остановились.
Воины приблизились. Их командир что-то отрывисто произнес. Я разобрала слово «итальяно».
Аршинов перевел:
— Это ямато алака — начальник сотни, по-вашему штабс-капитан. Видишь у него на плече львиная лапа. Он спрашивает, кто мы и не итальянцы ли мы. А еще приказывает нам следовать за ним, в лагерь, расположенный в монастыре.
Аршинов ответил согласием и снова повернулся к нам:
— Вот что, господа, оказывается, недалеко отсюда идут жестокие бои с итальянцами. В нас подозревают лазутчиков, поэтому мы сейчас поедем в лагерь и там я попробую объясниться с более высоким начальством. За мной!
В огромном монастырском дворе мы спешились и пошли, держа под узды своих лошадей. Нас обступили эфиопы, цокали языками, переговаривались, некоторые даже дотрагивались, особенно до меня и Агриппины, но наши спутники быстро обступили нас так, что мы оказались в середине процессии.
Много было раненых. Они лежали прямо на земле, окровавленные, над ними хлопотали монахи.
Поручив лошадей и припасы монахам, так как наших людей нам не разрешили оставить во дворе, мы вошли в монастырь. Штабс-капитан показывал дорогу, а сзади нас шли несколько воинов, готовых тут же выстрелить, если мы вдруг предпримем попытку к бегству.
Нас привели в светлую комнату с высокими потолками, и выстроили вдоль стены. Чтобы немного успокоиться, я стала рассматривать предметы, которыми были уставлены длинные полки. Это были различные церемониальные кресты, литые и из витой проволоки, резные деревянные, украшенные эмалью или просто раскрашенные яркими красками. В углу небольшой латунный аналой старинной работы, а на нем бронзовое панно с вырезанными архаичными фигурками Христа, архангелов и апостолов.
Особенно хороши были потолочные панели. На них вырезаны, как живые, слон, козел и корова, кормящая теленка. Скорее всего, эти панели не имели ничего общего с христианством, а представляли собой отражение местных языческих верований.
За столом посреди комнаты сидел молодой офицер в богатом наряде. Было видно, что он, несмотря на молодость, старший по званию, потому что все остальные воины, находящиеся в комнате, относились к нему с почтением, кланялись и выслушивали указания. Офицер внимательно смотрел на нас, медленно переводя взгляд с одного на другого. Увидев Малькамо, закрывающего лицо краем шаммы, он кивнул стражникам, те подскочили и отдернули одежды. Малькамо закрыл лицо руками.
Офицер сделал знак, чтобы стражники отошли в сторону, и что-то отрывисто спросил высоким звенящим голосом. Малькамо отнял руки от лица, выпрямился и произнес гордо несколько слов, из которых я только и поняла, что "Малькамо, негус, Иоанн".
Завязался ожесточенный спор. Я все равно ничего не понимала, поэтому просто следила за лицами. Молодой офицер вызывал смутные воспоминания. Ну, конечно! Он был один из тех, кто стоял возле царского трона, на котором восседал Менелик. И он не волок нас в тюрьму, это сделали его поручные, рангом пониже.
Все это не внушало особенной надежды на будущее. Хотя Менелик и отнесся ко мне благосклонно, но с нами путешествовал его враг, которого он собирался предать казни. А этот молодой офицер, без сомнения, предан ему донельзя, и поэтому нас ожидает плен и отправка в Аддис-Абебу.
Я тихонько спросила Аршинова, стоящего слева от меня:
— Что происходит?
— Они были друзьями детства, но потом этот офицер перешел на сторону Менелика.
— И что теперь будет?
— Пока не знаю. Спорят.
Тем временем накал и интонация спора изменились. Малькамо в чем-то убеждал офицера, показывая на нас. Он произносил «руси», значит, речь шла о нас и наших странствиях.
Офицер волевым жестом прекратил спор и обратился к нам на неплохом французском:
— Господа, сейчас идут боевые действия с итальянцами. С белыми. Вы тоже белые. Вчера был сильный бой, много воинов полегло от итальянского оружия. Они — захватчики на нашей земле, и мы будем бороться из последних сил, чтобы защитить родину. Поэтому я хочу спросить вас: за кого вы? За соплеменников по цвету кожи или за нас, справедливых защитников своей страны?
— Мы уважаем и любим народ Абиссинии, — ответил Аршинов. — И цвет нашей кожи тут ни причем. Поэтому располагайте нами, как вам будет угодно.
— Я - меткий стрелок, — добавил Головнин, — и пусть мое оружие послужит делу справедливости. Только верните мне его.
— Здесь много раненых, — добавил Нестеров. — Я немного понимаю в медицине, и хотел бы помочь в облегчении их страданий.
— Присоединяюсь к доктору, — сказала я. — Тем более, что к итальянцам у меня есть свои счеты.
— Какие? — спросил офицер.
— Четверо напали на меня во дворе перед шатром Менелика и пытались лишить чести. Хорошо, что мои друзья подоспели на помощь.
— Брать силой женщину, если она этого не желает? — возмутился молодой офицер. — У нашего народа это считается одним из самых страшных преступлений!
Я не стала продолжать, что и Менелик поступил неправедно, заточив моих друзей в темницу, и поэтому пришлось переодеться в мундиры итальянцев, чтобы спасти узников. Это было ни к чему.
Но, словно услышав мои мысли, монах Автоном гаркнул басом:
— Постав их не будет на ризу, и не одеждутся от дел своих: дела бо их дела беззакония.[49]
— Что он сказал? — спросил офицер.
— Дела итальянцев — дела беззаконные, — ответила я. — Наш монах — святой дабтар и знаток священного писания.
— И в святой книге написано о них?
— Да, — кивнула я, не задумываясь.
— Где?
Обернувшись к монаху, я спросила:
— Автоном, голубчик, откуда ты взял эти слова. Офицер спрашивает.
— Пророк Исайя возвестил.
— Священное писание мне! — приказал офицер.
Один из солдат подошел к полкам и благоговейно взял огромный фолиант в переплете телячьей кожи.
49
Паутины их для одежды негодны, и они не покроются своим произведением; дела их — дела неправедные, и насилие в руках их. (Исайя, Глава 59:6)