— Что за вопрос? — хохотнул Головнин. — Понравился наш парень ведьме.
— Можно мне посмотреть, что это за трава? — Нестеров протянул руку и Малькамо вложил в нее мешочек. Арсений Михайлович понюхал ее, потер сухие листья пальцами и объявил: — Это тропическая разновидность дурман-травы, или по-простому — белены, из семейства пасленовых. Ее применяют против астмы, а из семян получают атропин, не зря у танцующих вокруг костра были такие неестественно огромные зрачки, я обратил внимание.
— Все это, конечно, познавательно, — Аршинов нетерпеливо прервал Нестерова, готового часами рассказывать о растительном мире, — но для чего вы, Аполлинария Лазаревна, завели этот разговор?
— Николай Иванович, не сердитесь, — остановила я раздосадованного казака. — Вспомните лучше свои ощущения, когда вы надышались дымом этой травки-белены. Что с вами произошло?
— Да мне море по колено было, — ответил Аршинов, — хотелось на все махнуть рукой и пуститься вприсядку…
— Что, впрочем, вы и сделали, — резюмировал Головнин.
— Неужели?! — удивился бравый казак.
— В том-то и дело! — подтвердила я. — Так что у меня есть идея. Посмотрите вокруг. Вы видите, везде зажигают костры, чтобы греться в эту морозную ночь. Поэтому давайте подойдем как можно ближе к палатке, где хранится ковчег, и зажжем костер с наветренной стороны. Бросим в костер дурман-траву так, чтобы ветер отнес дым на стражей, охраняющих палатку. А уж сладить, хоть и с двенадцатью, но одурманенными воинами, думаю, вам будет по плечу. Как вам план?
Все молчали, обдумывая.
— Что ж… — Аршинов хлопнул себя по коленкам, как бы подводя итог совету. — За неимением гербовой пишем на простой. Будем выполнять! Кстати, Малькамо, дружище, ты нам откроешь, почему тебя так тянет к ковчегу? Пришла пора узнать. Иначе, зачем нам стараться?
Малькамо вздохнул, словно перед тем, как броситься в ледяную воду и произнес:
— Эта тайна переходит в нашей семье из поколение в поколение — от самого Менелика Первого. А он узнал ее от своего отца, царя Соломона. Только в самые трудные для страны дни можно воспользоваться проверкой, ибо жестоко карает ковчег всех, кто осмелится приблизиться к нему, а тем более — прикоснуться. Говорят, что еще до моего рождения нашелся безумец, который проник в часовню. Что с ним стало — неизвестно. Наверняка ковчег испепелил его на месте. Когда существовал Храм, то только первосвященник мог входить в него. А теперь, когда Храма нет, то тот, кто владеет тайной. ашей семье из поколение в поколение — от и произнес:
по плечу. с наветренной сторонывный пыл. ��������
— Да не ходи ты кругами, скажи, что делать-то надо?
— А… Это просто. Надо вставить рубины в очи херувимов на крышке ковчега. Если они подойдут к глазницам, значит, корона подлинная. Только вот никто не знает, как ковчег себя поведет, если это произойдет.
— Не в людном месте такими опытами заниматься, — заметил Головнин. — Надо забрать ковчег и выйти с ним подальше в поле. Иди знай, что он сотворить может.
Пока вокруг обсуждали, меня привлекло поведение Автонома. Он кусал губы, хмурился, даже мычал, когда говорил Малькамо, сжимал кулаки, вел себя странно и даже вызывающе.
— Автоном, брат наш во Христе, — спросила я, — что тебя так гнетет? Ты знаешь, что нас ждет? Расскажи, сделай милость!
— Он уже что-то вещал про наросты, которые поразят каждого притронувшегося к ковчегу, — предупредил Головнин.
— Да, я знаю, — кивнула я. — Но, может, кроме наростов и моровой язвы, еще что-нибудь будет? Автоном, что же ты не отвечаешь, не молчи!
— Помянухом рыбы, яже ядохом в земле Египетской втуне, и огурцы, и дыни, лук и червленый лук, и чеснок. Ныне же душа наша изсохла, ничто же…[78] — Автоном внезапно оборвал речь, как и начал.
— Ничего, Автоноша, потерпи, — Аршинов хлопнул монаха по плечу. — Все есть хотят. Вот закончим с ковчегом, купим еды и поедим, что Бог пошлет. А сейчас давайте собираться — переберемся поближе к палатке и зажжем костер. Перед рассветом выйдем, когда у стражников самый сон будет. Тогда и травы в огонь подбросим.
Так и сделали. Хотя и трудно было найти место около главной палатки праздника, все же добрые паломники потеснились и мы разбили лагерь в нескольких шагах от стражников.
Небольшой ветерок дул от нас к палатке и далее к реке, поэтому мы не сомневались, что выбрали правильное направление.
Вокруг переговаривались люди, плакали дети за спинами матерей, иногда раздавался звериный вой. Но к трем часам ночи стан притих, все вокруг погрузилось во тьму и тишину, и лишь тлеющие угли и белые шаммы выделялись размытыми пятнами.
— Пора! — шепнул Аршинов.
Малькамо достал кисет с сушеными листьями и стал осторожно подбрасывать их в еле теплившийся костер. Угли посинели, густой дым молочного цвета стал подниматься над нашими головами. Ветер относил его к палатке.
— Зажмите носы, — приказал Малькамо. — А то надышитесь и уснете.
Мы замотали головы тряпками. Прошло несколько минут. Дым поредел, вокруг мирно спали паломники. Из главной палатки-скинии не доносилось ни звука.
Первым короткими перебежками, нагнувшись, побежал Головнин, сжимая в руках винчестер. За ним Аршинов и Автоном. Потом остальные. На мгновение обернувшись, Аршинов приказал мне сидеть и охранять вещи. Разве это справедливо? И только лишь потому, что я женщина!
Я сидела, закутанная по глаза в шамму, и нетерпеливо дергалась. Все мои помыслы были там, с друзьями. Что они делают? Все ли у них в порядке? Нет, я должна это увидеть собственными глазами. А вещи… Да что вещи? Все спят, да и не жалко их, когда там, в палатке, самый настоящий Ковчег Завета! Я себе не прощу, если не увижу это чудо света!
Накинув на себя темную накидку, я тоже пригнулась, и стараясь быть незаметной, побежала к вожделенной палатке. Спрятаться было негде — она стояла в чистом поле, позади обрыв и река.
Только подойдя поближе, я увидела, что мои друзья укладывают рядком на землю стражников, одуревших от дыма, связывают их и заталкивают им кляпы в рот.
— А, вы здесь, — недовольно сказал Аршинов, увидев меня. — Ничуть не сомневался. Подержите сундучок, мешает.
Обрадованная тем, что все идет так, как и было условлено, я схватила сундучок и отошла в сторонку понаблюдать, как разоружают стражников. Некоторые из них пытались сопротивляться, но вскоре были уложены рядом со своими товарищами. Захват Скинии Завета произошел на удивление быстро и легко.
Мне было непонятно, почему нам так сопутствует удача. Где все священники, участвовавшие в праздничной церемонии? Неужели они вернулись обратно в церковь, оставив ковчег под охраной только двенадцати стражников? Почему?
Ответ пришел сам собой. Я вспомнила, как Малькамо рассказывал мне о ковчеге. Каждый эфиоп уверен, что с главной святыней страны не может произойти ничего плохого. Ковчег защищает сам себя — ему не нужны запоры, толстые стены и вооруженные охранники — даже те, кто стоял вокруг палатки, напоминали, скорее всего, почетный караул, а не действительную охрану. И эти легкость и простота тревожили меня больше всего, хотя ничего дурного мы причинить ковчегу не хотели. Всего лишь проверить достоверность короны царицы Савской.
— Посчитайте, сколько их? — спросил Аршинов.
— Дюжина, — Николай Иванович, — ответил Головнин.
— Отлично! А теперь все внутрь!
Мы вошли гуськом, отогнул полог палатки. И что же предстало перед нами?
В мерцающем свете масляных лампад посреди палатки, там, где самый высокий потолок, стояли грубо сколоченные козлы, а на них сооружение, покрытое знакомыми покрывалами. Золотая парча поблескивала, отражая огоньки.
А перед ковчегом сидел монах Автоном. Без рясы, в странной одежде, похожей на латы, и с двумя пистолетами в руках, направленных на нас.
78
Мы помним рыбу, которую в Египте мы ели даром, огурцы и дыни, и лук, и репчатый лук и чеснок; а ныне душа наша изнывает; ничего нет… (Числа 11:5,6)