Последним зашел Нестеров с фотографической камерой. Щуря подслеповатые глаза, он громко спросил:
— Николай Иванович, без магниевой вспышки ничего не видно будет. Как же я тут магний зажгу… — и осекся, увидев Автонома.
— Голубчик, как прикажете это понимать? — спросил Аршинов. Автоном не отвечал.
Хотя мне было страшно от наведенных на меня пистолетов, я с жадным любопытством рассматривала монаха. На нем были даже не латы, а некое подобие нагрудника первосвященника, который свисал до середины живота. Руки до плеч были обнажены, и что меня поразило — они от кистей до локтей были белыми, а выше, до плеч — темнокоричневыми, причем с пятнами. Или мне так показалось в темноте?
Не переставая наводить на нас пистолеты, Автоном произнес что-то на амхарском языке. Малькамо встрепенулся:
— Ты абиссинец? — спросил он.
— Да, — кивнул монах. Или он был лже-монахом?
Малькамо принялся упрашивать Автонома. Тот не соглашался и сделал взмах рукой по направлению к Головнину, чтобы тот отбросил в сторону ружье. Головнин нехотя повиновался.
Малькамо продолжил уговаривать Автонома. Тот отвечал угрожающе. Надо было что-то предпринять. Я тихонько прошептала Нестерову:
— Арсений, вы сможете сейчас зажечь вашу магниевую лампу?
— Да, — беззвучно произнес он.
— Тогда по моему знаку. Как только я скажу "Автоном, посмотри на меня" — я это скажу на амхарском, зажигайте.
Нестеров чуть заметно кивнул.
Тем временем монах уже поднял пистолет и прицелился в Малькамо.
Я громко произнесла:
— Автоном, посмотри на меня! — тот машинально оторвался от юноши и глянул в мою сторону. В эту секунду у Нестерова вспыхнула магниевая лампа, ослепший монах пошатнулся, выронил один пистолет, закрывая глаза рукой, и выстрелил из другого. Малькамо, увидев это, бросился на меня, толкнул так, что я кубарем покатилась по земляному полу, и ахнул от боли: пуля вонзилась ему в плечо. Нестеров с Головниным накинулись на Автонома, тот рычал, аки раненый зверь, хотя ранен был не он, а Малькамо. Они скрутили его, а я спешно стала отдирать подол своей шаммы, чтобы забинтовать юноше плечо. Ему повезло: на плече была всего лишь царапина, пуля прошла мимо, но крови вылилось предостаточно. Пистолеты Головнин подобрал и сунул под ремень.
— Слушай, Автоном, ты можешь объяснить, в чем дело? — спросил Аршинов. — На нормальном русском языке?
Малькамо, морщась от перевязки, понял последние слова.
— Николя, он не говорит по-русски.
— Как это не говорит? Я же сам слышал.
— У него феноменальная память. Автоном выучил наизусть Ветхий Завет, когда служил послушником в одном русском монастыре.
— Почему только Ветхий? — удивилась я. А Новый? Разве он не христианин?
— В Ветхом Завете рассказывается о Ковчеге Завета — это то, что интересует Автонома больше жизни. Новый он знает хуже.
— Я не поняла, он русский или нет? — спросила я.
— Он эфиоп, такой же, как я, — ответил Малькамо.
— Но он же белый! Или нет, вот тут пятнистый, — я указала на плечи поверженного монаха.
— Он заболел неизвестной болезнью, от которой стал белеть.
— Позвольте мне, — вмешался Нестеров. Он нагнулся над Автономом и потрогал его руку, — это витилиго.
— Что?
— Редкая болезнь, незаразная. На коже появляются белые очаги, которые сливаются в большие пятна. Со временем человек может побелеть весь. Особенно эта болезнь заметна на представителях черной расы.
Автоном что-то пробормотал.
— Он говорит, что его собственная мать считала его сыном дьявола и выгнала из дома, — перевел Малькамо и застонал, держась за плечо.
— Как же это?
— Белые никогда не пользовались доверием у жителей Абиссинии. Слишком много невзгод было от них. А если собственный сын белеет, то что может подумать деревенская женщина?
Аршинов тем временем подошел к козлам и дернул за тяжелое покрывало. Оно не поддалось.
— Нет! — закричал Автоном.
— Спокойно, спокойно… Ничего мы не сделаем, только посмотрим.
— Не открывай! Ковчег убьет тебя! И всех нас! Вон там, в углу нагрудники — все наденьте их!
Малькамо, первым поняв, что кричит Автоном, бросился в сторону, нашел охапку нагрудников и распределил между нами.
Вмешался Головнин:
— Вынести бы это сооружение в чисто поле, чтоб не рвануло сгоряча.
Но Ковчег был таким тяжелым, что поднять его вчетвером не представлялось никакой возможности. Да еще болело плечо у раненого Малькамо.
— Автоном, обещаешь помочь, если мы развяжем тебя?
— Да, — кивнул тот. — Мне все равно не жить. Если меня пощадит ковчег, то убьют Стражи.
— Кто это? — спросил Аршинов.
— Орден, к которому я принадлежу. Стражи Ковчега.
— Кроме тебя есть еще кто-нибудь? Эти, которых мы связали?
— Нет. Это послушники. А Стражи — они скрывают свое предназначение, и никто не знает, кто они. Вот Фасиль Агонафер был Стражем.
— Интересно. Давай об этом после поговорим. А сейчас помоги поднять ковчег.
Мне тоже пришлось поучаствовать. Кряхтя и склоняясь под тяжестью сооружения, мы вынесли его из палатки, прорезав отверстие напротив входа. Задняя сторона выходила на берег реки, поэтому путь был свободен.
Вскоре показалась небольшая лагуна, закрытая сверху нависающей скалой. С облегчением мы опустили тяжелую ношу на песок.
— Ну, с Богом! — выдохнул Аршинов, перекрестился и осторожно приподнял покрывало.
— Николай Иванович, постойте, — молил Нестеров, — я только магний заряжу. Темно ведь!
Но света и не понадобилось. В свете полной луны нашим глазам предстала удивительная картина: на носилках покоился небольшой деревянный сундук, инкрустированный золотыми пластинами. Тончайшая резьба, изображающая буквы древнего алфавита, покрывала их. Крышку ковчега украшали две фигурки крылатых быков с углублениями в глазницах. От Ковчега Завета исходил неясный дрожащий свет, размывающий очертания.
— Боже мой, какая красота! — воскликнула я.
И тут вновь вспыхнул магний. Нестеров перезаряжал пластинки, дрожа от нетерпения:
— Какое счастье, что я не все потратил! Этим снимкам цены не будет! Вернусь домой — сразу засяду за докторскую!
— Не мельтеши, — остановил его Аршинов и попытался приподнять крышку, но она не поддалась. — Нам делом надо заняться. Полина, где венец с рубинами?
Я протянула ему сундучок. Когда Николай Иванович достал корону, мне показалось, что рубины вспыхнули, оказавшись вблизи ковчега. Но как их вытащить из оправы. Ведь она погнута разъяренной губернаторшей? Нож не подойдет — слишком грубый. И тут я вспомнила, что у меня осталась игла дикобраза, воткнутая на счастье в панталоны. Я достала ее и аккуратно поддела рубин. Он поддался. Так я вытащила из оправы все четыре рубина и протянула Малькамо.
— Ты принц, — сказала я. — Тебе и проверять.
Дрожащими руками Малькамо взял рубины, подошел и вложил их в глазницы херувимов. Рубины вспыхнули, глаза крылатых быков налились кровью. Они повернули головы и захлопали крыльями. Раздался неприятный металлический скрежет. Послышался мерный гул, Ковчег задрожал.
Малькамо воскликнул:
— Посмотрите, они как живые! В наших священных книгах написано, что если херувимы обнимутся крыльями, то в народе единство, а если задвинут за спину, то разлад и распри!
К сожалению, после недолгого хлопания херувимы задвинули крылья за спину.
Автоном напряженно следил за действиями принца. И когда Малькамо протянул руку, чтобы открыть крышку, то монах внезапно бросился ему наперерез, оттолкнул в сторону, крикнул: "Всем назад!" и распахнул ковчег. Мы отпрянули.
Из ковчега стали подниматься вверх два цилиндра черного цвета с высеченными на них письменами. Они только поначалу были черными, потом накалились и превратились в светящиеся малиновые, а буквы засветились белым ослепительным светом. Гул усилился. Нестеров фотографировал, а Автоном то приподнимал, то опускал немного крышку, пока стержни вновь не стали черными. При этом он нараспев читал молитвы. Мы с интересом и страхом наблюдали за его манипуляциями.