Бертильон сел на своего любимого конька. Он поведал мне историю о том, как с помощью его картотеки обмеров был пойман грабитель, убийца и бомбист по кличке Равашоль. Потом рассказал о новшестве — составлении словесного портрета, о том, какое важное это имеет значение, и неожиданно похвалил меня за то, что у меня брови неожиданной «ломаной» формы. Дескать, по этим бровям меня легко можно будет опознать, если что. Я не стала открывать мсье Бертильону секрет того, каким образом достигается этот изящный изгиб и как при этом больно, а, попрощавшись, вышла на улицу.
В общем, визит к мэтру фактически ничего не дал, только запутал меня еще больше. Никогда я не слышала, чтобы Андрей стоял у плавильной печи. Мне он об этом не писал. Может, он действительно что-либо выплавлял во Франции? Например, обжигал фигурки, вылепленные подругой? Или работал где-нибудь на заводе, так как ремесло художника не приносило доходов? Но у какой бы горячей печи он ни стоял, я не верила, что можно так постареть за какие-то месяцы, прошедшие после нашего расставания.
Может, он принимал какие-нибудь снадобья, которые разрушали его молодое тело, а потом, под воздействием этих препаратов, вызывающих галлюцинации, рисовал синих женщин и черные квадраты? Но тогда он должен был постареть весь, а не только на лицо и руки. Не втирал же он себе эти гадости!
И кто все-таки подбросил мне записку? Тоже задача. А внутренний голос говорил мне, что от ее решения многое зависело. Наконец, я так и не нашла «сумасшедшего колдуна», этим надо было заняться в самое ближайшее время.
Пустой желудок напомнил мне, что пора подкрепиться. Возвращаться к обеду на авеню Фрошо мне было не с руки: опять мадам де Жаликур начнет пенять, что я опоздала и что кухарка должна подогревать для меня одной, а потом подаст остывшее баранье рагу. Я зашла в небольшой кабачок на улице Агриппы д'Обинье и заказала легкую еду: сотэ из трески под соусом бешамель, шампиньоны кокотт с сыром рокфор и на десерт крем-брюле. Гарсон спросил, какое вино мне подать — белое пуи девяносто первого года или шардонне монтальяр восемьдесят восьмого? Я выбрала пуи.
За обедом я вспомнила еще об одном деле: нужно сходить в картинную галерею Кервадека и выкупить у него картины Андрея. Если мансарда сгорела со всем содержимым, то пусть у меня останется хоть что-то на память об Андрее. И неважно, сколько запросит Кервадек. А в том, что он заломит несусветную цену, я не сомневалась.
Фиакр остановился на улице Древе, и я, поднявшись по выщербленным ступенькам, оказалась на маленькой площади Кальвэр, вымощенной крупным булыжником. В нижних этажах домов располагались только картинные галереи. Их было четыре, и я задумалась: сразу идти к хитрому Кервадеку или сначала заглянуть в другие магазины, прицениться? Вдруг там тоже есть картины Андрея, которые достанутся мне дешевле? Я, конечно, состоятельная женщина, но копейка рубль бережет.
Я направилась к стеклянной двери, над которой было выведено: «Галерея „Тюильри“. Пейзажи и портреты. Открыта в 1811 году», и вошла под звук тихо звякнувшего колокольчика.
Навстречу мне поднялся лысый старичок в пикейном сюртуке. В руке он держал лупу.
— Добро пожаловать, мадемуазель! Чем могу служить?
Я собираю коллекцию молодых, неизвестных художников. Пока неизвестных, — уточнила я с глубокомысленным видом. — Один компетентный господин сказал мне, что это весьма выгодное вложение. Сейчас они дешевы, а через несколько лет, глядишь, поднимутся в цене.
Старичок отложил лупу и потер маленькие ладошки. Скорей всего, он принял меня за глупую провинциалку. Я вспомнила чьи-то слова: «Если над тобой смеются, значит, ни в чем не подозревают».
— Что именно вы предпочитаете? — засуетился галерейщик. — Какого направления работы вам показать? Пейзажи? Портреты? Батальные сцены? У меня прекрасный выбор.
Он принялся выкладывать картины на широкий прилавок.
Заранее зная, что я ничего у него не куплю, я все же решила подыграть — неудобно было сразу уходить из галереи.
— Что это? — спросила я, указав на первую попавшуюся картину.
— Галантная сцена художника Юбера Робера, вторая половина восемнадцатого века. Настоятельно рекомендую.
— Он неизвестный? По крайней мере, я его не знаю.
Мне показалось, что старичок слегка сморщил нос:
— Ну, что вы, мадемуазель, это очень известный художник!
Я неопределенно пощелкала в воздухе пальцами.
— Мне бы хотелось такого, что никак понять нельзя. А то у нашей богачки, мадам де Равенель, одни портреты предков-аристократов на стенах висят. Она ими кичится до безумия. Предками, я имею в виду, не стенами. По моему разумению, это все старье и не стоит места, которое оно занимает. Я хочу что-нибудь поярче, понепривычнее, чтобы мои гости смотрели на картины, ничего не понимали, но виду не подавали, а сразу думали обо мне как о современной и модной женщине. Вам понятно, мсье?