Министр не рассердился, он лишь покачал головой.
— Смело, очень смело и даже, я бы сказал, самонадеянно с вашей стороны, госпожа Авилова, обвинять меня в этих преступлениях. Хотя если кто-то что-то ищет, значит, он что-то знает. Странно, что об этом еще не пронюхали журналисты. Они, как мухи на мед, слетаются на горяченькое. Что же сказали полицейские сыщики, когда вы сообщили им о ваших подозрениях и обвинили меня в том, что я отдал приказ спрятать концы в воду?
— Ничего, — пожала я плечами. — Я никому ничего не сообщала.
— Что ж так?
— Зачем вмешивать французскую полицию в дела российских подданных?
— Понятно, — кивнул он. — Вы, госпожа Авилова, патриотка. Похвально, похвально. Patrie fumus igne alieno luculentior 40. Поэтому вы не побоялись явиться ко мне на аудиенцию, показать рисунок и бросить обвинение в лицо, вместо того чтобы поделиться своими сомнениями с полицией.
— Я думала, что так будет лучше.
— Вы из N-ска? Какие экземпляры вырастают в нашей глубинке! Не оскудела земля русская героями, а в особенности героинями. Почему вы не обратились к кому-либо из мужчин? Да хотя бы к этому казаку Аршинову. Негоже даме из общества выслеживать преступников — не женское это дело.
— Для того чтобы понять, кто преступник, достаточно ума, а не грубой силы. А его у образованных женщин достаточно.
В выпуклых глазах министра иностранных дел появилось какое-то подобие улыбки, хотя тонкие губы оставались сжатыми. Он погладил бакенбарды и, выдержав паузу, произнес:
— Похоже, сударыня, лавры Олимпии де Гуж 41 не дают вам покоя. Но она плохо кончила.
— Я знаю, — ответила я. — Ее обвинили в том, что она забыла достоинства своего пола. И если бы я не относилась с уважением к вам и вашему рангу, я бы отметила, что эти слова, ваше высокопревосходительство, отличаются особым цинизмом.
Гире с интересом посмотрел на меня:
— Что ж, сударыня, цинизм — это всего лишь неприятный способ говорить правду. И поэтому советую вам не забыть об участи мадам Олимпии, а то как бы чего не вышло.
— На то вы и столп общества, ваше высокопревосходительство, чтобы не допустить подобной вакханалии в Российской империи. Русские — не французы, чтобы в революции играть.
Министр, как мне показалось, хотел мне возразить, но только покачал головой.
— Пообещайте мне, что прекратите подвергать жизнь ненужной опасности и вернетесь в Россию, — потребовал Гире.
— Только после того, как будет найден убийца моего соотечественника, — с нажимом сказала я.
— Обещаю вам, что прослежу за этим делом. Завтра же мою просьбу доведут до начальника уголовной полиции Французской республики. Но вы должны будете немедленно покинуть Париж и отправиться домой, в N-ск. Считайте это условием выполнения моего обещания.
Министр махнул рукой, и широкоплечий помощник, сопроводивший меня сюда, ловко принялся сервировать стол. Когда перед нами появились изящный чайник, тонкие чашки лиможского фарфора, сахарница и печенье в серебряной вазочке, Гире кивнул, и помощник удалился. Мы остались одни.
Обстановка несколько разрядилась. Мы пили чай, обмениваясь ничего не значащими репликами. Гире предложил называть его по имени-отчеству, а не высокопревосходительством.
— Скажите мне, Николай Карлович, виконт де Кювервиль замешан в этом преступлении? — осмелилась наконец спросить я.
— А вы знаете больше, чем я предполагал, — сказал Гире, раскалывая щипчиками сахар.
— Вы разочарованы?
— Скорее насторожен. Не люблю обманываться в собственных предположениях. Старею, нюх теряю. А нюх для преданного пса — самое главное. С годами оттачивается умение держать нос по ветру, но с возрастом оно может исчезнуть. Да… Не припомню, когда мне приходилось последний раз так сидеть и беседовать с молодой красивой дамой. Все дела, заботы…
Министр лукавил. Взгляд его оставался столь же цепким и холодным. Он размышлял, что мне известно о нем и виконте, и не мог найти ответа. Я с безмятежным видом пила чай и смотрела по сторонам, стараясь не встречаться с ним взглядом.
— Ни в коем разе не хочу затронуть государственные интересы, Николай Карлович, — после долгой паузы сказала я. — Но что же мне делать? Если вы утверждаете, что виконт де Кювервиль непричастен к убийству моего друга, то почему улики указывают на него? Есть у него летнее пальто с клетчатой пелериной? Есть. А рыжая борода? Тоже есть. Он был знаком с художником Протасовым, а также с его подругой Сесиль Мерсо. Это подтвердила Мона, она же Женевьева Мерсо, сестра погибшей. Конечно, это все косвенные улики, и любой адвокат расскажет мне о сотнях совпадений, но согласитесь, Николай Карлович, когда столько совпадений, дело становится подозрительным. И как быть? Отмахнуться от улик только потому, что такой достойный человек, как вы, называет мои предположения глупостями, ничем их не опровергая?
41
Олимпия де Гуж — писательница, автор «Декларации прав женщины и гражданки», написанной в 1791 году. В этом документе впервые в истории было открыто сформулировано требование установить равноправие женщин и мужчин перед законом. Олимпия де Гуж пророчески изрекла: «Если женщина имеет право взойти на эшафот, то она должна иметь право подняться и на трибуну». Такое неосторожное заявление стоило писательнице жизни. Ее отправили на гильотину как лицо, презревшее общественные порядки. (Прим. авт.)