— А чем вы отличаетесь от него? Что вы в меня вцепились?!
Плювинье словно опомнился и разжал руки.
— Я хочу тебе помочь, глупая, — широко улыбнулся он. — С первого взгляда видно, что ты не парижанка, забрела сюда в нелепой прошлогодней шляпке. Куда тебя занесло? Ты бы попала в мерзкую историю, если бы не я. Вон посмотри, тот забулдыга явно имеет на тебя виды.
А я-то считала, что выгляжу сногсшибательно… Но не об этом следовало сейчас думать.
В словах Плювинье был резон. Поэтому я подавила неприязнь и решилась с ним поговорить.
— Откуда ты приехала? — спросил репортер.
— Из России.
— О-ля-ля!.. Это очень далеко. «Бистро, бистро!», казаки, Сибирь, медведи. — Он выпалил банальности, которые обычно говорят иностранцы, узнав, что собеседник русский, но тут же спросил: — Ты пиво пьешь, Полин? Пойдем, я угощаю.
— Пожалуйста, мсье Плювинье, помогите мне найти художника и не задавайте больше глупых вопросов. Не хочу я вашего пива!
— Он тоже русский?
— Да, мы из одного города. У меня для него письмо.
Никакого письма у меня, конечно, не было, но должна же я была придумать хоть какой-то повод, заставивший меня прийти в это место.
— Хорошо, — согласился он, — давай подойдем вон к тому столу в центре. Я тебя познакомлю кое с кем.
Мы подошли к большому столу, за которым сидела компания молодых людей. К ножке одного из стульев был прислонен складной мольберт. Хмурый парень что-то чертил на салфетке, окуная палец в горчицу. На коленях у высокого верзилы с перебитым носом сидел карлик и сумрачно глядел на окружающих. Чернявый толстяк громко рассказывал собратьям высоким пронзительным голосом:
— Работал я вчера у Дюран-Рюэля на улице Лаффит, реставрировал этажерку орехового дерева. Заходит в галерею одна дама, важная донельзя, но сразу видно — провинциалка. Одета безвкусно, шляпа бархатная с птицами и перьями, в красном марселиновом платье. Пальцы унизаны массивными безвкусными перстнями. Видит, что я в блузе, запачкан краской, и думает, что я тут в приказчиках. Подзывает меня пальцем и спрашивает: «Скажи, милейший вот это — рококо?» — и тычет в кресло «разбитая герцогиня» 18. — «Нет, это барокко, очень интересный образец…» — «А вот это — тоже барокко? — перебивает она и показывает на стул „Версаль“ — „Нет, — отвечаю, — это как раз рококо“. — „Обосраться!“ — восклицает она.
Когда все отсмеялись, тот же толстяк, заметив нас, крикнул:
— Доминик, где тебе удалось отхватить такую красотку? Что-то я не встречал ее на Монмартре.
Второй подхватил:
— Оставьте его, мадемуазель, зачем он вам? Плювинье может лишь написать о вас заметку в паршивой газетенке, а я напишу ваш портрет и прославлю вашу красоту. Садитесь ко мне поближе!
— Ну, бесстыжий, — сказал мрачный высокий человек с карликом на коленях, — ты же ей нос на боку нарисуешь и груди одну под другой. Ее родная мать не узнает на твоем портрете!
— Точно! — не обиделся тот. — Я бесстыжий художник и ничуть этого не стесняюсь.
— Еще бы, у тебя же стыда нет.
— А знаете, что такое бесстыжий художник? — спросил толстяк, обводя всех взглядом. — Это художник, который прикинулся соблазнителем, привел к себе девушку, раздел, уложил и принялся писать с нее картину. Что поделаешь, если нет денег на натурщиц? Надо же как-то выходить из положения!
Все захохотали так, что на столе задрожали пивные кружки.
— Будет тебе, Гренье, — усмехнулся репортер. — Или у вас в Тулузе перевелись красивые девушки? Бери и рисуй сколько душе угодно. Может, тебе только парижанки по нраву? Так они любят худых мужчин, вроде меня.
Позвольте, я познакомлю вас, мадемуазель, — сказал Гренье. — Слева от меня знаменитый Андерс Тигенштет, швед, по прозвищу Хитроумный Улисс, ибо ему всегда удается уговорить хозяйку налить нам пива в долг. Он уже десять лет обещает написать ее портрет для украшения пивной, но каждый раз говорит, что через полгода та станет еще красивее и надо немного подождать. Рядом с ним Тампье. Он хоть и не утруждает себя пачканьем холста, но считается художником, и не простым, а гидропатом. Правда, никто не видел, чтобы он эту воду пил. Кроме пива, ничего в рот не берет. Ну, может, иногда вина. Вот этот дылда — Анкетен, великой души человек, искусный фехтовальщик и наездник, но мухи не обидит, не смотрите, что такой страшный. А на его коленях — Тулуз-Лотрек. Вам обязательно нужно увидеть его афиши танцовщиц из «Мулен Руж». Они словно живые, так и норовят поддеть пенсне зеваки кончиком туфли. А как вас зовут, прелестная незнакомка? У вас чудный цвет лица, такого не бывает у парижских лореток.
— Вот у нас в Тулузе… — протянул с южным акцентом Тампье, и все вновь расхохотались.
— Это Полин из России, — ответил за меня Плювинье. — Она разыскивает одного русского художника.
— Андре? — спросил молчавший до сего момента Тулуз-Лотрек. Он поднял маленькую руку и потер лоб. — Того, что просиживает штаны с утра до ночи в музеях, копируя великих мастеров?
— Да, его зовут Андре. Он в музее?
— Не знаю. Обычно да, но в такое время он уже пьет пиво за дальним столиком в углу. Там нет? — Тулуз-Лотрек ткнул пальцем назад и попал в Анкетена.
— Нет, — ответил за меня Плювинье. — Мы осмотрели пивную.
— Жаль, — сказал Улисс. — Мы его не видели уже неделю. Обычно он бывает здесь каждый вечер. Вы ходили к нему домой, мадемуазель?
— Да, — кивнула я. — Его там нет. Консьержка сказала, что он уже третий день не появляется дома.
— Скверно, — протянул Улисс. — Тогда…
— Что? — спросила я.
— Нет, ничего, — ответил Улисс, словно ему расхотелось говорить.
— Послушайте, — вступил в разговор дылда Анкетен, — зачем вам, такой красавице, этот старый тип? Из него же песок сыплется!
— Из кого? — удивилась я. — Это Андре вы называете старым типом? Ему двадцать шесть лет! Вы его с кем-то путаете.
— Странно… Выглядит он на все пятьдесят. Может, вы, русские, от водки так стареете? Ему не дашь двадцати шести.
— А мы маленькие и удаленькие, — противным голосом захохотал сидевший у него на коленях Тулуз Лотрек. — Верно, Анкетен?
Его приятель не ответил, только удобнее усадил карлика на коленях.
— Послушай, Тигенштет, тебе известен адрес той натурщицы, которую Андре рисовал с месяц назад? Промеж них еще что-то вышло, — сказал Гренье.
Швед поколебался, отвечать или нет, но все же решился.
— Ее зовут Сесиль Мерсо, — буркнул он. — Ее можно найти на улице Миромениль, в доме вдовы Шамборан. Она там подрабатывает у скульптора Роже. Глину месит.
— Там рядом публичный дом мадам Лорен, — проговорил карлик. — Меня туда частенько приглашают погостить. Хотите составить мне компанию, Полин? Я вас приглашаю.
Терпеть такое было уже выше моих сил. Я вспыхнула и бросилась вон из пивной. Слезы застилали мне глаза.
— Полин, остановись, куда ты? — кричал мне вслед репортер, но я бежала, не разбирая дороги. — Осторожно! Берегись!
Вдруг передо мной вздыбились лошади, я обо что-то ударилась головой, и глаза заволокло чернотой.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Ни на солнце, ни на смерть нельзя смотреть в упор.
Очнулась я на узком неудобном диване в небольшой комнатке. Под потолком висели тенета паутины и плавали клубы дыма. Я закашлялась.
— Ах, прости, Полин, — бросился ко мне Доминик. — Я переволновался и закурил трубку. Сейчас загашу.
Он открыл окно, чтобы проветрить комнату, и выколотил трубку о подоконник.
— Вот не знала, что табачным дымом можно приводить в чувство обморочных барышень, — пошутила я. — Где я? Как я сюда попала?
— У меня дома. Я живу неподалеку и попросил помочь отнести тебя ко мне. Ничего страшного, тебя даже не задело, ты просто испугалась, когда лошади толкнули тебя.
— Лошади… — Я вспомнила, как выбежала из пивной, не разбирая дороги.
— Как ты себя чувствуешь? — Молодой человек присел на край дивана.
18
«Разбитая герцогиня» («дюшес бризе» — duchesse brisee (фp.)) — так называлась мебель, составленная из двух кресел и мягкого табурета между ними. (Прим. авт.)