«Подношение».
Слава помнит подобные ритуалы в исполнении Демида и прикусывает губу, прежде чем язвительно уточнить:
— Одних убиваете, других задабриваете?
Голос звучит скрипуче и надтреснуто, и Слава сглатывает сухим горлом.
— Просто знаем границы, — бурчит Потап, вызывая у Славы короткий, похожий на кашель, смешок.
«А они есть эти границы? Или вы убиваете только тех, кто слабее?»
Он кривит душой. Сидр был опасен и не был слаб. Никто не слаб, но ко всем можно подобрать ключ.
И это знание горчит на языке.
Водить их перестаёт так же внезапно, как и начинает. Подношение действует, и Слава сглатывает вставший в горле ком, оказавшись перед маленьким тёмным домиком.
Холодок разворачивается внутри маленьким паучком, что оплетает своей паутиной все внутренности и лишь сердце оставляет бухать в груди.
Здесь нет места словам. Лишь жесты и полная тишина.
Хочется закричать, нарушить эту липкую, холодную тишину, где не слышно, кажется, даже ни единого шороха. Будто лес тоже замер в ожидании. Предупредить… Но старый дом настолько тёмен, что закрадывается маленькая надежда, а вдруг он пуст?
Слава облизывает сухие губы, вслед за Потапом подступая ближе к двери, шумно и не таясь. Его должны услышать, они должны уйти, если всё ещё там.
Вот только надежда разбивается о две крепкие фигуры. Оба окна взяты на прицел Власом и Бурым, и лишь Герман…
Слава огладывается, находя Германа в нескольких шагах за своей спиной, и чуть отступает в сторону, уходя с линии возможно выстрела.
«Раз, два» — показывает Герман, и Потап у двери кивает. Слава не видит реакции остальных, хотя и понимает, что они тоже готовы.
«Три» — одними губами заканчивает Герман, и Слава слышит, как что-то приземляется внутри, а потом бухает и щели в рассохшихся досках двери вспыхивают светом.
Послышавшееся изнутри злое рычание отдаёт болезненной вспышкой где-то в солнечном сплетении. Прозвучавшее следом тихое поскуливание прихватывает гарпуном за рёбра и тащит внутрь, вслед за выбившим ногой дверь Потапом, снова впереди Германа, который лишь подталкивает в спину, словно не желает идти вторым.
Свет вспыхивает сразу с нескольких сторон. Яркие фонарные лучи взрезают пыльный сумрак дома, высвечивая ощерившуюся тёмную фигуру, прикрывающую когтистой лапой маленькую, испуганно зажмурившуюся девочку, что прижимает к груди перепачканную игрушку в розовом.
Слава щерится в ответ, приподнимая под прикрытием гейторы верхнюю губу. Яростно, по-волчьи. И сердце бухает в груди, силясь проломить рёбра, но так и оставаясь на цепи.
Варианты прокручиваются в голове с бешеной скоростью, но верный только один.
У них не осталось времени и помощи ждать неоткуда. К ним не успеют.
«Выбраться отсюда будет чертовски сложно».
Шумно втянув носом воздух и тихо, словно передразнивая, рыкнув, Слава разворачивается, закрывая собой раненого наполовину перекинувшегося Демида.
— Это моя стая, — хрипит он, вскидывая пистолет, и в лицо ему тут же смотрит чёрное дуло. Герман даже не замешкался.
Глава 13
Свет больше не слепит. Охотники неожиданно выключают фонарики, погружая дом в темноту, что на мгновение становится оглушающе полной.
Слава замирает, пружиня на старых, но ещё на удивление крепких досках пола. Ждёт, но, ни выстрела, ни нападения так и не следует.
Тьма рассеивается, сначала давая очертания предметам, потом добавляя деталей.
Никто не сдвинулся с места и тяжёлый пистолет всё так же смотрит ему в лицо.
— А я думал, ты поумнел, — расстроено замечает Герман и Слава переводит взгляд с дула на чужое лицо, не понимая, о чём тот говорит. — Думал, ты понял, что все они всего лишь раковые клетки человеческого рода. Ведь ты убил Таутай-лак. Леонид рассказал мне, как ты вогнал ей в рот металлический прут. Ты убил Сидра, когда он обратился.
Слава сглатывает, вспоминая надвигающуюся на него оскаленную морду, хлопок выстрела и рану без крови. Раны.
— Его убил ты. Не я.
— Тебе осталось только избавиться от этого маленького балласта, — словно не слыша, продолжает Герман с усмешкой. — Две псины и ты освобождён.
Сжимающие пистолет руки подрагивают, но Слава лишь сильнее цепляется за него, прислушиваясь к происходящему за спиной. Однако оттуда не доносится ни звука.
— Я так надеялся, что ты перерастёшь эту глупость.
Холодок пробирается внутрь, запуская свои ледяные пальцы под куртку и ероша морозным дыханием волосы на затылке.
— О чём ты?
— О твоей детской дружбе со щенками.
Из-за спины вновь доносится затихшее было рычание и Герман усмехается, словно радуясь этой реакции.
— Не сверкай глазами, альфа. Ты должен нас поблагодарить. Благодаря нам ты получил эту силу.
Слова как удар под дых. Перед глазами мелькают воспоминания: семья Демида, живая и здоровая, кадры из новостей с россыпью крови на снегу, алой, будто рассыпанные ягоды рябины, разделённая на двоих боль.
Уши закладывает.
…На крыше они оказываются меньше чем через десять минут. Слава ёжится от пронзительного ветра, бросающего в лицо снежное крошево, но лишь сильнее натягивает шапку.
— Ну?
Слава впервые слышит, как Демид воет и от этого звука что-то внутри вибрирует, словно откликаясь на зов.
— Ну? — повторяет Слава, когда на них опускается оглушающая тишина.
Шума улицы на этой высоте почти не слышно, как и других звуков. Или может он просто внезапно оглох.
Демид не отзывается, вслушиваясь в эту тишину и не замечая ни холода, ни припорошившего тёмно-каштановые волосы снега. А потом он дёргается. Слава едва успевает снова перехватить его, хватаясь пальцами за рукав куртки, прежде чем Демид свалит с крыши.
— Демид⁈
— Я нужен им!
В трёх словах столько рычания и злости, что пальцы сами собой разжимаются, выпуская на свободу.
Демид дёргается в сторону выхода, но Слава следует за ним словно привязанный.
— Стой, — требует он, спускаясь с крыши в подъезд. — Лицо смени!
Демид всегда умел держать себя в руках, теперь же вторая сущность выбралась наружу, ощетинившись клыками и когтями и сверкая на весь мир жёлтыми радужками.
— Демид! — шипит Слава, спешно скатываясь по лестнице вслед за другом.
— Они…
Демид спотыкается, задыхаясь на полуслове и оборачиваясь.
Слава от неожиданности влетает в него и тут же отступает на шаг. Радужки прямо на глазах темнеют. Знакомая и привычная желтизна прячется за рыжиной солнечного, напитавшегося силы янтаря. Дыхание перехватывает, а в следующий момент, когда Демид снова дёргается, собираясь ускользнуть, Слава перехватывает его, сжима руки поперек груди.
Желтизна — удел большинства оборотней. Янтарь — отличительная черта альфы стаи.
— Не ходи, — шепчет Слава, прекрасно зная, что значит янтарь в глазах Демида.
— Я должен… они…
— Ты не успеешь, — севшим голосом шепчет Слава, чувствуя, как застывает в горле ком.
«Ты уже не успел».
Он лишь сильнее сжимает руки, удерживая напряженного Демида на месте.
— Ты…
Слава замолкает, так и не договорив…
— Демид, возьми за поясом, — требует Слава и сам себя не слышит.
Слишком громко в груди грохочет сердце, перекрывая любые звуки отзвуком-пульсом в ушах.
— Ну! — понукает он, не отводя взгляда от охотников. И только благодаря этому успевает заметить движение Потапа, дёргаясь и поводя стволом в его сторону.