— Продолжайте, — попросил Мейсон.
— Я была почему-то уверена, что они следят и за другим окном, где я должна была получить свой выигрыш.
— Мистер Фремон знал вас лично?
— О да. Он знал меня и не любил. Скорее, я ему нравилась, но он мне — нет.
— Он приставал к вам?
— Приставал и вечно распускал руки. Начал вроде с отеческого отношения, я ведь у него работала, и он взял на работу Родни, все это выглядело как одолжение мне. Сначала он просто обнимал меня, поглаживал, ну а потом начал приставать по-настоящему.
— И вам пришлось из-за этого уйти с работы?
— Да.
— Значит, ваш брат сказал, что взял и растратил деньги. Он сказал — сколько?
Что-то около тридцати пяти — сорока банкнотов по сто долларов. Словом, почти четыре тысячи долларов.
— А я сначала понял, что не хватало полутора тысяч…
— Одно время сумма достигала даже пяти тысяч, но потом он выиграл и доложил деньги. Я представляла, насколько, взрывоопасна эта ситуация, и хотела, чтобы он был со всех сторон чист… Ну и, конечно, хотелось немного избавить его от давления, которое создалось из-за этой растраты.
— Сам-то он не мог заплатить?
— Нет, и очень расстраивался. У него осталось вообще всего несколько сотен долларов. Думаю, что он хотел взять из этого тайника еще больше денег — может быть, все. Но что-то случилось, я не знаю что именно: денег вдруг не оказалось на месте, поэтому он взял только сто долларов. Когда он в последний раз пришел на скачки, это было все, что у него осталось.
Мейсон немного подумал, потом сказал:
— Хорошо, Ненси, я скажу вам, что надо делать в сложившейся ситуации. Главное — сидеть и не рыпаться. Никому ничего не говорить. Не говорить полиции даже о времени, когда все это произошло. Они будут вас допрашивать с пристрастием… Будут петь сладкую песню о том, что они думают, будто вы кого-то прикрываете, и захотят…
— Но они уже это делали!
— И вы им ничего не сказали о вашем брате?
— Я вообще ничего им-не говорила.
— Хорошо. Продолжайте так вести себя и дальше. Молчите. Не говорите им ничего, кроме того, что вас представляю я, и, если им нужна какая-либо информация, пусть говорят со мной; я сделаю заявление, когда сочту это нужным. Есть еще одна вещь, от которой я должен вас предостеречь. Это газеты и тот рэкет, который за ними стоит. Репортеры и всякие писаки, специализирующиеся на подобного рода скандалах. Они тоже будут задавать вам вопросы, просить об эксклюзивном интервью и станут толковать, какую огромную пользу принесет вам при судебном разбирательстве ваше интервью любимой газете, где вы все выложите о себе. Если вы начнете с ними хотя бы разговаривать, уже одно это поможет им представить ваш случай в самом выгодном свете.
— И все это будет ложью?
— Не обязательно. Некоторые репортеры — довольно меткие стрелки. Но они постараются быть нейтральными в оценке процесса, не принимать ничью сторону и в то же время представят своим читателям ваш очень симпатичный портрет — портрет девушки, которая никогда в жизни не попадала ни в какие неприятные истории, была прекрасным секретарем и которая ienepb оказалась волею судеб втянутой в водоворот событий. Она не властна над ними и сидит в тюрьме, ожидая суда по обвинению в убийстве при отягчающих обстоятельствах. Они будут расписывать ваш характер, ваши реакции на происходящее, вашу личную жизнь, делая все от них зависящее, чтобы вызвать у публики симпатии к вам.
— Но сначала я должна буду заговорить?
— Обычно бывает так. Иногда они стараются вызвать симпатии публики просто потому, что это важно для паблисити газеты. Но прежде всего им необходимо знать о выбранном объекте как можно больше, а уж детали и второй план они сочинять мастера.
— И что, я не должна рассказывать им о себе?
— Ни в коем случае! Вы не должны рассказывать абсолютно ничего и ни о чем. Это окончательно! Вы в состоянии молчать?
— Да.
— Это будет вам стоить нервов. И немалых. Выдержки, большого мужества и целеустремленности.