— На лошадях, но не верхами, а в санях.
Четверть часа спустя они уже были на Большой Незнамовке. Снег падал скупо, путь был свободен вплоть до сугробов — тех самых, заставивших остановиться наркомовский автомобиль.
— Здесь, здесь, — подтвердили артистки. — Вот, рядом с деревом все и случилось.
Рядом с деревом…
Следы, разумеется, замело — снег, хоть и небольшой, все падал, а ветер гонял его по улицам.
Арехин посмотрел вверх, потом по сторонам. Магазин «Дамское счастье», закрытый после октябрьского переворота, высотой в четыре этажа. Напротив — доходный дом в пять этажей, но этажи эти были пожиже, так что крыши оказались на одном уровне.
— Благодарю вас за неоценимую помощь в проведении следственного эксперимента, — церемонно сказал он артисткам. — Сейчас вас отвезут домой.
— Мы… мы больше не нужны? — непритворно огорчились артистки.
— Вы можете понадобиться в самое ближайшее время, — ободрил их Арехин.
Извозчик гаркнул «Гей, залетные», и только снежная пыль из-под копыт полетела. Все-таки молодые артистки — порыв, вдохновение, стремительность. Или просто весят мало по молодости, худосочные, а лошади, напротив, упитанные, им пробежаться одна польза.
Арехин посмотрел вслед экипажу, потом перевел взгляд на дома. «Дамское счастье», пустое, холодное, не манило. Магазин, как водится, пограбили в революционные дни, владелец куда-то скрылся — не то в Париж, не то в могилевскую губернию, новые учреждения сюда пока не добрались — еще дворцы не все уплотнены. К лету, разве что…
Подумав, Арехин пошел к доходному дому. Дворник медленно, с достоинством расчищал дорожку — узенькую, запросто не разойтись. Тезка Он по-простому толкнул дворника в снег.
— Ты чо? — обиделся дворник, но не очень: маузер обиды не жалует.
— Работай лучше, вот чо. Самый последний буржуй лучше снег чистит, чем ты.
— А мы для этого и революцию делали, чтобы буржуи черную работу исполняли. Хватит, попили кровушки.
— Ты революцию делал? Правда? На каком фронте воевал? — бледнея, расстегнул кобуру тезка Он.
— Я… Я по возрасту негодный.
— А раз негодный — молчи лучше. Это сегодня я спокойный, а то бы…
Дворник заработал усерднее.
— Ты вот что… Вчера чего видел? Вечером, ночью?
— Ничего не видел, — угрюмо ответил дворник. — Глазная болезнь у меня, куриная слепота. Как вечер, ночь — будто в угольной яме и без свечи.
— А слышал?
— Да и не слышал ничего… такого. Обыкновенный шум. В каждой комнате по семье, все с утра до ночи промеж себя собачатся, да и с ночи до утра тоже… Ребятенки грудные, поносные, один заорет, все подхватывают, матеря кто баюкает, кто бьет, кто тоже орет… Что ж тут услышишь? Засрали дом, а я один разгребай, да? Уйду из дворников, как кончатся дрова, так и уйду… — пригрозил неведомо кому дворник. — Курьером в Уползаг.
— А с крыш вы снег счищаете, любезный?
— Прежде обязательно. А сейчас — дураков нет. Сверзишься еще, и вообще — ну, как кровлю попортишь, кто теперь починит? Нет, не старое время — крыши чистить.
— Ладно, тогда проводи туда.
— Куда?
— На крышу.
Дворник воткнул лопату в сугроб. Потом, подумав, вытащил — неровен час, утащат. Так с лопатой и шли по лестнице — разумеется, черной. Замок на чердак был вырван с мясом.
— Это они умеют, — заметил дворник. — Это не воду за собой сливать.
На чердаке было пусто — старый хлам разбили на дрова, нового накопить еще не успели. В углу на веревках сохло белье, совсем плохонькое.
— Все равно стащат, — усмехнулся дворник. — Ничем не брезгает народ. Третьего дня одна жиличка обосранные пеленки повесила, пусть, мол, просушатся — и те пропали.
Он подвел к другой дверце, выходящей на крышу, открыл. Открывалась дверь вовнутрь, и видно было — открывали ее недавно. Возможно, ночью. Потому что у входа был снег, а на крыше виднелись ямки следов.
— Ходят же, — неодобрительно сказал дворник, — а что ходят? Упадут, людям беспокойство — жилплощадь делить.
— А барьеры? — выглянул Арехин наружу. — Есть заградительные барьеры.
— Есть, — подтвердил дворник. — Только если кто захочет полетать, никакой барьер не удержит.
— Ну, я летать покамест не хочу, — сказал Арехин и осторожно зашагал по крыше. Снегу было чуть ниже колен, держал он прочно, солидно, но все равно Арехин шел с оглядкой, тихонько-тихонько. У кирпичной трубы остановился, поманил тезку Он.
Сашка шел поувереннее, кавалеристу крыши не страшны. Но у трубы остановился, как конь перед кикиморой.
— Это… Это что, Александр Александрович?