Последнюю фразу услышала Агеева, проходившая мимо. Кардинально изменив траекторию, она завернула в кабинет:
— Кто беременела? — грозно спросила она Скрипку.
— Да так, знакомая одного моего знакомого… — пробормотал он.
— Ага. То-то я гляжу, Горностаева бледная ходит в последнее время. Доигрались! — Агеева развернулась и, хлопнув дверью, вышла из кабинета.
Минуту все сидели молча. Скрипка, побледневший, видимо, из солидарности с Горностаевой, развел руки и двинулся к выходу.
— Так что дальше с твоим знакомым было? — спросила Завгородняя.
— Женился…
— На всех?
— Ага. В Турцию уехал и женился, — скорбно произнес Скрипка и тоже ушел.
Что— то подсказывало мне -скорбит он совсем не из-за своего знакомого.
— Вот, Анна Владимировна, теперь тебе понятно, что такое интрига? — Каширин многозначительно поднял брови.
— Соболина! — Обнорский был сегодня не в духе и явно настроился похамить. — И это называется «детективная новелла»? Где здесь детектив, где здесь интрига, где здесь, твою мать, новелла?
Обнорский швырнул передо мной пачку листов, которые я ему отдала накануне.
Я отшатнулась. Мне хотелось плакать, но я сжала кулаки и твердо ответила:
— Если вы, Андрей Викторович будете сдержаннее в выражениях, я готова выслушать суть ваших претензий к моей новелле.
— «Выслушать!» — передразнил Обнорский, сбавляя обороты и усаживаясь в кресло. Я так и осталась стоять. — Ладно.
Слушай сюда. Я просил, чтоб в новелле были секс, эротика, интрижки. Где оно?
— Как — где? — Я была возмущена. Уж чего-чего, а эротики там хватает. Я схватила листы и стала показывать Обнорскому. — Вот. И вот. И тут чуть-чуть. А здесь вообще две страницы. А вот это?
— Что «это»? «Самойлов нежно раздвинул мне ноги…» — это ты считаешь эротикой? — Обнорский удивленно посмотрел на меня. — Эротика с собственным мужем?
Запомни — секс, эротика и порнография — это когда мы с тобой, или ты с Повзло, или там с Кашириным, как хочешь. А с собственным мужем — это картины семейного быта. Я хочу интриг на стороне!
— Как? С кем? — я растерялась.
— С кем хочешь. Далее. Чем занимается твоя героиня? Любит собственного мужа, ходит в магазин и путается под ногами остальных сотрудников Агентства. Где расследование?
— Ну, там труп есть…
— А толку? Расследование одним трупом не ограничивается. Героиня должна ходить, думать, разговаривать. А она у тебя какая-то вялая. И этой, интриги, нету. — Обнорский опять нарисовал в воздухе женскую фигуру. — Переделывай. Знаешь что напиши? Ту историю с похищением твоего сына, помнишь?
Я кивнула. Конечно, помню. Такое вряд ли забудешь. Только вспоминать не очень хотелось — а уж тем более делать достоянием публики историю про суку-прокуроршу, с которой спутался мой муж и которая устроила похищение Антошки…
Видя мое смятение, Обнорский бескомпромиссно приказал:
— Пиши, пиши. Чтоб пятнадцатого текст был у меня на столе, и эротики побольше. Все. Иди.
Только вечером я вспомнила, что опять не позаботилась о запросе в ГБР насчет квартиры Ягодкина…
— Ты что, забыла? Мы же договаривались… — На пороге стоял Артемкин, протягивая мне бледную розу. Джентльменский; жест смотрелся еще трогательнее оттого, что Артемкин был в ярком спортивном костюме и кроссовках.
О, у меня совершенно вылетело из головы, что я договорилась с ним ехать искать Ягодкина в южное садоводство. Вспомни я об этом раньше, я бы перезвонила ему накануне, отказалась бы. Мне совершенно не хотелось ехать, особенно после того, что рассказал Тараканников. А если Артемкин действительно преступник? Нельзя сказать, что я поверила этому чокнутому трепачу Тараканникову, но получилось, как в том анекдоте: «ложки-то нашлись, но осадок остался». Тем более что на сегодняшний выходной у меня были совершенно другие планы: перестирать все накопившееся за две недели белье, сходить на рынок, испечь беляши к приходу Володи…
— Да нет… что ты… то есть нет, — замялась я, со смущением взглянув на свои домашние тапочки. — Если честно, то действительно забыла.
— Ну так собирайся, я подожду. Я специально пораньше встал.
— Понимаешь, Сергей… Я… — Я не знала что сказать. Не могла же я ему заявить: «Понимаешь, Сергей, я боюсь с тобой ехать, потому что после слов сумасшедшего уголовника мне кажется, что ты убийца»? Других причин отложить поездку я, как назло, не могла придумать… — Я хотела голову помыть.
— Мне всегда нравились аккуратные женщины, но ты, по-моему, слишком самокритична. Поверь мне, в садоводстве среди дачников у тебя будет самая чистая голова, — засмеялся он.
Я вздохнула. Посмотрела на розу. Кивнула.
«Он нежно приобнял ее за плечи…» — глядя на закатное солнце, вспоминала я куски своей новеллы. Окружающая природа тосненского садоводства располагала к лирике: кругом звенели птицы, зеленые острова простирались до самого горизонта, легкие дуновения ветерка доносили благоухание цветов. Я стояла на краю обрыва, которым заканчивалось опустевшее к вечеру садоводство, на дне обрыва игриво поблескивал маленький ручеек. Да, у Ягодкина губа не дура, если он выбрал это садоводство в качестве среды обитания.
— Знаешь, Сергей, мне кажется, что Ягодкин здесь. И мы его найдем, живого или мертвого, как велел мне Обнорский, — я услышала, что Артемкин что-то промычал в ответ. — А представляешь, он убит, а пока мы его ищем, квартиру Ягодкина уже переписали на какого-нибудь… — я на секунду задумалась, -… Цветом кина.
Я улыбнулась и продолжила нелепую версию:
— А алкоголики ни при чем, просто так там живут…
Спиной я почувствовала, как подошел Сергей. «Он нежно приобнял ее за плечи…» Вдруг холодные крепкие пальца сжали мое горло, тут же потемнело в глазах. Я хотела закричать, но крик застрял где-то внутри, наружу вырывались только хрипы. Я попыталась разжать его пальцы, но поняла, что слабею. Я хотела что-то сказать, просить, уговорить, молить о пощаде, отречься от всего, продать душу, воззвать к человеческому… Я бы смогла его уговорить, объяснить, спастись, если бы он дал сказать мне хотя бы слово.
Мысли обволакивались в слова, теснились в голове, но ни звука произнести я была не в силах. И тогда я поняла, это конец.
Было не больно, только страшно. Удивительно, как это не больно умирать.
Умирать?… Но Антошка… Изнутри меня разрывал отчаянный волчий вой, который холодные пальцы превращали в жалкий хрип. Ноги подогнулись, я начала сползать на землю, цепляясь за нее руками.
Холодные пальцы отрывали меня от земли, а я продолжала хватать руками пучки травы и комья ссохшегося песка. Внезапно земля увернулась из-под рук, и я куда-то полетела. Чужие руки последовали было за мной, но хватка ослабла. Я изо всех сил дернулась. Руки напоследок впились в волосы, но я уже ушла из-под их власти.
Земля обнимала меня и ласкала, когда я катилась вниз по обрыву…
Мокрая от поцелуев ручья, я бежала сквозь березовую рощу, расталкивая и ломая маленькие деревца. Под ногами хлюпало, за каблуки цеплялись кочки. Вне себя от страха, я спиной чувствовала за собой Артемкина, хотя шума погони вроде не было слышно. Ощущение, что Артемкин стоит за спиной, не прошло и тогда, когда я села в машину, резко затормозившую в двух метрах от меня, когда я выскочила на неизвестно откуда взявшуюся грунтовую дорогу. Это ощущение не прошло никогда.