— Ты здесь. Но еще не напала на меня. Значит, ты хочешь выдавить из меня данные, или ты заинтригована. Первое, скорее всего. Но, если ты заинтригована, дорогая, как тебе идея бессмертия?
«О, Левеллин, глупая приманка даже для тебя».
— Бессмысленно. Главные так долго живут, и у бессмертия есть условия. Еще попытка, Гвинфуд.
— Есть бессмертие без условий.
«Ах».
— Философский камень.
«Это тебе предложили? Или уже предоставили? Если последнее…».
— Я должна сделать вывод, что тебе предоставили Камень, и это, а не симулякр, причина твоего чудесного возрождения? О, Левеллин. Правда. Я не люблю, когда оскорбляют мой разум.
— Как только сосуд Британии будет разбит, и наш большой друг проснется, змеи не упустят такого преимущества.
«Ты-то это запомнил», — жар был неприятным.
— Камень можно сделать из сердца змея. Убийство змея навлекает проклятие. Ты это забыл?
— У Вортиса много детей.
Ей было холодно, несмотря на удушающий жар.
— И он убьет ради тебя своего дитя. Левеллин, ради Бога, не будь идиотом.
— Два, вообще-то. Два камня. Один был для Грейсона. Но, раз его постигла несчастная участь, один я могу отдать, — он облизнул губы, и сердце Эммы резко подпрыгнуло. — Только ты удерживала мой интерес долго, так что достойна такого подарка. Подумай, Эмма. Ты и я. Это не звучит мило?
«И ты убедил герцогиню Кентскую, что поможешь ей управлять дочерью. Вы друг друга стоите».
— Ты, — сообщила она, — сошел с ума. Я — слуга Британии, или ты забыл?
— Ты кланяешься этой волшебной гадине, потому что не видишь преимуществ. Хватит уже со мной играть. Я тебя знаю, Эмма. Внутри и снаружи.
Он не ошибался. Он был точнее, чем она хотела признавать, и осознание было холодной воды.
— Нет, — вода стала льдом, окутавшим ее. — Ты думаешь, что я предам Британию ради идиотских обещаний? Я бросила тебя, Левеллин, потому что ты стал скучным, — она глубоко вдохнула и произнесла непростительное. — Со Щитом проблем меньше, и он куда… атлетичнее, к тому же.
Щеки лорда Селвита побледнели. Его глаза вспыхнули, бледно-голубые, стекло запело, когда его пальцы сжались.
«Почти слишком просто. У всех мужчин одна проблема, и она в их штанах».
Он спешно вскочил на ноги, отбросил бокал. Он ударился о решетку камина и разбился, жидкость вспыхнула бело-голубым огнем. Магия бросилась к ней, и Эмма отбила ее с легкостью. Часть потолка разбилась, волшебный огонь пробил этажи и вырвался в ночь Лондиния. Губы Левеллина произносили Слово, и воздух наполнила удушающая пыль. Она была быстрее, выпалила заклятие, вода хлынула на разгорающееся заклинание, сбило Главного в кресло, откуда он выскочил. Кресло отъехало, ножки терзали ужасный ковер, и оно врезалось в обшивку из дуба.
Зазвенела сталь, раздались крики, но она их не слушала. Щиты Левеллина выбрались из коконов невидимости, но это была не ее проблема. В дуэли ее интересовал только другой волшебник. Щиты боролись сами.
И кольца нагрелись на ее ладонях, Левеллин встал с кресла с грохотом грома.
Еще никто из Главных не побеждал в дуэли с лордом Селвита.
Глава двадцать девятая
Сложно расстраиваться
Хорошо, что он принял коку. Иначе поездка была бы полным кошмаром. Стук шестеренок, пар и чары в жутком ритме могли вывести из себя чувствительный мозг ментата, недавно пострадавший, и довести до состояния полного безумия. Но место было неплохим, сидения с обивкой, и окно он закрыл, потому что не хотел, чтобы в салон залетел пепел, которыми были знамениты паровозы.
Сложность поиска, когда они прибыли в холодный туманный Довер, была почти заманчивой. Валентинелли мало помогал, потому что ему было все равно, куда он опустит свою голову, а Клэр требовал комфорта. А еще был вопрос анонимности, но потом был найден уважаемый отель, комната была защищена, и Клэр смотрел из окна на точки желтых фонарей на склоне города, а потом неаполитанец оттащил его и задвинул шторы с узором из ананасов. Зиг, поспавший в поезде, занял одну из кроватей, растянулся на покрывалах, не снимая туфли, и храпел порой.
— Porco, — оскалился Валентинелли, сев на стул у камина с углями. Клэр устроился в кресле, опустил ноги на неудобной твердой подушке для сидения, что была покрыта той же тканью с узором из ананасов, что и шторы. Его разум все еще был обострен, способность просила использовать ее.