— Там никого нет, — сообщил Зигмунд. Он был покрасневшим, потным, широкое лицо блестело.
Клэр зашипел на него, глядя на рушащееся поместье из укрытия разросшейся изгороди.
Это была плоская коробка в стиле шато с печальной глиняной крышей, сады разрослись, окна стали шире из-за того, что дерево разъели черви. Сорняки выбились среди камней дорожек, и все место источало ауру отчаяния, что он хотел согласиться с Зигом.
Но не согласился.
Валентинелли указал. Сорняки были раздавлены, по ним проехала тяжелая повозка. След указывал на три ступеньки, ведущие к пострадавшей от огня входной двери.
«Огонь был недавно. Химикат в основе, насколько я вижу. Это странно».
Неаполитанец склонил голову, глаза сияли.
Клэру вдруг стало холодно, он обрадовался, что они оставили лошадей в маленькой роще за разрушенными вратами поместья. Зелень, скрывавшая их, казалась тонкой ширмой.
Стало слышно скрежет металла, шорох искр. Поместье содрогалось, по камню бежали зигзаги трещин. Земля гудела, дрожа, словно огромный зверь, спящий в ее глубинах, переворачивался во сне.
Клэр тут же подумал о карьере каменоломни дальше по дороге.
«Да. Им не нужно сильно стараться, чтобы оставаться скрытыми. Конечно, там следы повозки. Здание под землей, почему я такое не учел?».
Поместье снова задрожало, оно рушилось. Передняя стена обвалилась с паром и дымом, с голубыми дугами электричества. Способности Клэра подавали данные, которым он не доверял. Он обдумывал их, и они становились неоспоримыми. Он не сходил с ума.
Огромный механический гомункул был встроен в дом.
Зигмунд недоверчиво рассмеялся, но этого не было слышно в грохоте.
— Спиннэ! — вопил он. — Мерзавцы! Schweine!
Меха поднималась из поместья, куски поместья сыпались, как дождь со спины утки. Клэр впитывал каждую деталь, которую мог видеть, пока у существа разворачивались ноги, безумный механический паук появлялся перед ним в свете солнца. Конечности стучали по одной за раз, цефалоторакс и его брюшко поднялись, сияя. Прусские конденсаторы мигали, ряды были упорядочены вдоль дна его тела, постоянный гул сотрясал зубы в голове Клэра. Он понемногу осознавал опасность, скрытую за огоньками. Стеклянные склянки в стали были с зеленой жидкостью на спине мехи, и в каждой плавали…
«Вот зачем им были головной и спинной мозг, — его конечности отказывались двигаться, мозг кипел. — Ментат из Измененной магии? Но как? Как это возможно?».
Земля не прекращала дрожать, и воображение Клэра рисовало ему другую меху в глубинах заброшенного карьера, золотые диски на их груди искрились, оживая, а рабочие, что построили их — а он вдруг стал почти уверен, что они были собраны существами как металлические пугала в глубинах Блэкверк, — прыгали с яростным механическим смехом, их глаза сияли безумным алым умом.
Если дракон мог управлять шумом и адским жаром Блэкверка, он мог легко заставить не спящих металлических миньонов строить во влажной тьме подземелья. Другая мысль сделала Клэра еще холоднее, может, в этом жутком искусства механизмов существ было несколько.
— Вниз! — завопил Людовико, толкая его к Зигмунду. Они рухнули кучек, шляпа Клэра пропала в переросшей изгороди. Пахло соком сломанных веток, озоном, нагретым машинным маслом, раскаленным металлом и каменной пылью.
Меха была огромной.
«Конечно, уравнения такие сложные. Это меняет все».
Валентинелли пригнулся, давил бедром на плечо Зига. Баварец оказался в грязи, Клэр подумал, что неаполитанец радуется шансу сделать так… но это не сработало. Большая меха, поднимающаяся из развалин дома, похоже, как-то могла уловить их. Глаза на паучьей голове искрились золотым током, существо двигалось среди дымящихся руин. Громкое щелканье раздавалось в дрожащем воздухе, и щели появлялись там, где у живого паука был бы прядильный орган. Пушки появились на месте, и желудок Клэра сжался, отправляя ему тревожное послание.
Пушки зловеще направились на Клэра и его товарищей. Неаполитанец выругался…
…и грохот был таким сильным, что все другие звуки пропали, когда меха выстрелила.
Глава тридцать вторая
Поездка Бэннон
Белая кость, красные мышцы, темный металл. Пар, куски спин разных цветов дергались, стряхивали с себя солому и отходы. Копыта срастались из металлических кусков, магия трещала, соединяя обломки костей, и они становились ногами.
Эмма Бэннон стояла, глаза были открыты, но ничего не видели, были черными полностью. Ее руки были вытянуты, ладони — сложены чашей, она склонилась, словно от сильного ветра, но ее кудри лишь немного подрагивали. Ее изорванные юбки трепетали, а на бледной коже мелькали символы. Острые края их не сияли.