— Но вы же постоите на страже? — Аберлейн сел на жалкий диван. Другой диван был крепче, но грязнее. — Присядьте, мистер Клэр. Вы увидите чудо.
Это не курение табака.
«Немного, — сказал Аберлейн. — Мы тут научиться. Опробовать глубину».
Может, он хотел стать поэтом.
Размытые тени. Глубокий кашель. Что это за запах? Едкий. Пряный. Он уже…
Грязный диван, но удобный. Клэр отклонился, и проблема раскрылась перед ним во всей своей жуткой сложности.
«Некая магия защищает меня от взрывов. От ножей и Времени. Мои способности остались острыми», — но мак влиял на него. Что сделает кока? Он не хотел ощущать вкус, но мог провести эксперимент.
Позже.
От стен отклеивалась бумага, они вдруг показались интересными. Каждая брешь и царапина была поводом для дедукции. Они менялись, история печальной комнатки играла светом и тенью, логикой и значением.
«Разве не чудо!» — ему хотелось смеяться, но он подавил это. Тут не место нелогичному Чувству…
…но мак притуплял Чувства, и он мог спокойно размышлять над ситуацией.
«Людовико».
Горе, конечно, и мир стал туманом алого. Он читал эмоции, когда ударила смерть, он не ощущал этого как юноша, когда его родители умерли. Это онемение было счастьем? Что изменилось?
«Нет, Клэр, ты ощущал это, — он вспомнил ночи работы, изучения. Он подавлял Чувство, отвлекался, а еще был юным, и его способности только расцвели. И боль отступила, потому что он был ментатом, а Чувство было врагом логики. — Но порой на него полагались. Странно».
Аберлейн говорил, но Клэр не мог различить слова в розовом тумане. Это было как дыхание Лондиния, но сладкое. Пряная груша, дым…
«Эмма», — его способности нарисовали ее под его веками. Ее нежное лицо, решительное из-за ее характера или нехватки сна. Ее ладошки, огонь в ее темных глазах. Ее шаги и шорох юбок.
Картинки сменяли друг друга. Эмма в крови в конце опасного дела, решительно сжимающая губы. Она убирала прядь, выбившуюся из сложной прически — не любила быть растрепанной. Она читала утром газеты, делала неплохие выводы, писала своим ясным почерком за столом.
Эмма у его кровати. Она не хотела потерять его.
Горе за Людовико и сладкая боль — это была Эмма Бэннон. И жало окутали красные нити тумана.
Маковый дум ожигал его легкие и плоть, как суп, и он признал волны Чувства. Они растекались по нему, и когда маковый сон закончится, но снова будет целым и логичным.
Он надеялся. Его глаза открылись, и Аберлейн снова заговорил.
Инспектор не расслабился, а склонился. Он все еще говорил, и Клэр пытался поймать слова, но они ускользали. Филип Пико ответил у двери изумленным тоном. Почему она наняла такую стражу для него? Если он теперь был бессмертным? Может, она боялась не за тело Клэра. Может, она боялась за самого Клэра, боялась, что с ним сделает двойной удар горя и нелогичности.
«Это глупо».
Но в этом была доля смысла. Дедукция учитывала вес Чувства и не тонула.
Сияние быстро угасало. Алые нити дрогнули и пропали, туман рассеялся, и он услышал стук.
Аберлейн встал на ноги. Он покачнулся, и Клэр понял, что мужчина говорил об убийцах. Он моргнул несколько раз, Филип сказал:
— Не сейчас, — и Клэр обнаружил себя на сломанном диване посреди макового убежища Лимхосса, мир стал ярким после розового тумана.
— Инспектор Аберлейн, сэр, — худой юноша в коричневом пиджаке, но с короткими волосами. Из Ярда, судя по обуви и отдышке. — Снова.
Желудок Клэра сжался.
— Еще одно убийство, — кивнул Аберлейн. — Да, Браун. Найди экипаж, умница.
Браун охнул, потные щеки покраснели. Сколько дыма сюда пустил Аберлейн? Инспектор не только стоял, но и двигался. Клэр взял себя в руки, грудь странно жгло.
Лицо Филипа Пико было лисьим, он склонился над ментатом. Он сморщил острый нос, насторожил уши.
— Идем, китаец.
— Да вы лис, — Клэр двигался, слушаясь слов. Странное ощущение, он был словно внутри непобедимой перчатки, и его способности просто следили за течением времени. Это немного успокаивало.
— А вы — ребенок в лесу, сэр, и заблудились. Идемте.
Аберлейн оглянулся, раздражало то, что на него так не подействовал мак. Он осунулся, темные тени под глазами стали сильнее. Скоро они скроют его глаза…
«Погодите, — Клэр порылся в памяти, хватаясь за слова инспектора в тумане, — он сделал что-то тревожное. Он говорил о… чем?».
Память отступила, голова Клэра болела.
«Поступок был очень нелогичным».
Глава тридцатая
Напоминание