Последний мужчина — один из многих, он мог быть уем угодно, но она не помнила на нем Изменения — сообщил, что хочет продать Эмму в непристойный дом, если такую тощую взяли бы, и мать бросилась на него в пьяной ярости. То ли в ней остались чувства к ребенку, то ли такое бремя ради пары монет не устраивало ее. Это не было ясно.
Было понятно, когда нож разрезал шею матери. Жуткое алое ожерелье, алые брызги, и искра в груди ребенка вспыхнула.
Мужчина бросил нож и закричал, бил зеленые огни, что охватили его кожу и одежду.
Нищий сгорел, было темно, воняло. Ребенок убежал, попал в сеть, которой боялся.
Эмма застыла в тени, удерживая морок. Медный гром, который многие не слышали, заполнил воздух, и с одного конца улицы эфирная сила полилась от холодной Темзы.
Прилив.
Золотые символы ползли по коже Эммы. Тени не скрывали их вспышки, но в переулке, где она стояла, к счастью, не было свидетелей. Поток утих, и она моргнула и тряхнула головой, покрытой шалью, ожидая ощутить руку Микала и тихую подсказку.
А услышала, как скребутся лапки, тихий писк. Ее кожу покалывало, сил стало больше. Она знала этот звук, конечно — серый крысы с темными глазками ощущали ее неподвижность, как слабость. От звука она поморщилась, сила наполнила конечности.
Она осторожно огляделась. Улица Дорситт была не такой, какой Эмма ее помнила. Она не знала, было ли опасно, но пару мгновений изучала, что могла.
Конечно, даже нищета менялась со временем. Тут все еще было тесно, грязно, но телеги с товарами пропали. Публичные дома гремели пьяными звуками, но у дверей никто не шумел.
Даже быстрые ребята с Измененными конечностями могли бояться чудища Уайтчепла.
Дверь хлопнула, хохот и желтое сияние ламп пролились на улицу, и Эмма отступила дальше в тень. Три женщины напоминали силуэтами ее, но с чепчиками вместо шали, поспешили к дому, где подавали джин — тот, что посередине, явно был их первой остановкой.
— Отвали Нэн, — ворчала одна, ее подружки смеялись.
— Черная Мэри, — напевала другая, но зубы ее точно были сломаны. — И всемогущий джин.
— Я была во Франции, — парировала Черная Мэри. Она звучала юно, она будет успешной, пока молода. — Я даже неплохо говорю на западном.
Эмма слабо улыбнулась. Говор Уайтчепла успокаивал. Она была во Франции и даже неплохо говорила на английском. Может, она привлекала печальной историей клиентов. Или она была во Франции, такое было возможно.
Улыбка Эммы увяла, она отвернулась и осторожно пошла по переулку. Запах был знакомым. Уголь, жир, гниющие овощи, испорченное мясо. Немытые тела в тесных комнатах, сажа огней с жирных свечей.
Не хватало только зеленой жижи. Она поймала себя на осторожных шагах, на скольжении, потому что Короста должна была покрывать камни в темноте.
Она ощущала, как от старости крошатся кирпичи, брусчатка. Ее горло пересохло. Стены переулка слабо ощущались под ее невидимыми пальцами чувств. Даже ее чувствительное зрение не пронзало тьму.
Кожа похолодела. Ее юбки тянулись, ткань была тяжелой. Но она сбросила морок, пока шла, и между ней и прошлым стало на одну вещь меньше.
Слева была дверь. Сломанное окно — а когда-то было целым. Другая дверь была дальше, но выход на улицу был за ней.
Она помнила бег, босые детские ножки скользили по Коросте, вырвались на шумную улицу Дорситт поздним летним вечером, золото в воздухе и жар были над Лондинием.
Ловцы ощутили эфирное беспокойство, сильную вспышку необученной магии. Они загнали ее в угол во дворе. Она билась и кусалась, одичав от ужаса, думая лишь: «Он пришел убить и меня».
Дверь была заперта. Эмма оглянулась, посмотрела на сломанное окно. Шепот чар, дыхание магии, и замок поддался. Она ощутила покалывание из-за нарушения границ, но отогнала это. Кулон сиял, и было видно края маленькой дыры.
«Где кружится диск», — вспомнился шепот, и, к счастью Эммы, комната изменилась. Другая кровать стояла в углу напротив, на крюке висел дешевый металлический чайник. Половицы были знакомыми, но темное пятно оттерли в гниющем углу.
Она пошла в тот угол. Опустилась, пальцы были ловкими, как в детстве. Ее губы прошептали слово.
«Прошу, пусть этого не будет, и я окажусь дурой».
Если то, что она искала, пропало, она назовет шепот Падшей Маримат уловкой и уйдет в безопасность дома. Пусть Клэр думает, кто хочет, а Аберлейн веселится, она как-то загладит вину перед Микалом за то, что ему пришлось вытерпеть.
Оставить Виктрис и Британнию их судьбе. Это обрадовало бы ее, и если ей придется вытерпеть еще убийство, это будет напоминанием, что она служила той, кто в тайне презирал ее.