— Не очень, предательница, — лицо мисс Бэннон было пустым, хоть черты оставались детскими. — Но я снова дома, Махаримат, Третий хранитель, и они не для тебя.
— Воробуш-ш-шек, — голодающий дернулся вперед. — Ты — плоть, ты слаба. Как ты остановиш-ш-ш-шь моих детей?
— Действительно, — волшебница вскинула голову. — Я — Прима, — ее тон оставался жутко пустым. — Напади на меня, грязное создание, и узнаешь.
Тишина затянулась. Но голодающие отступили, шипя. Те, кто не мог забраться по лестнице, падали и разлетались зеленой пылью, ветер прилетел откуда-то и забирал их.
Клэр не знал, что вырастет из этой пыли. Так распространялась Короста?
Голодающие оставили обглоданное, пожеванное, кривое и быстро гниющее тело среди одежды кучера. Хлыст рвался, извиваясь, чернел, как горящая бумага. Треск и скрип, хлюпанье, и лестница рухнула рейками.
Кучер был мертв. Тело развалилось, поднялся зеленый дым. На миг он напомнил лицо, искаженное от боли, а потом покинул подвал с запахом пепла.
Кашляя, Клэр опустил пистолет. Аберлейна снова стошнило. Пико выдохнул жуткие слова, но все же выразил этим облегчение.
Мисс Бэннон стояла долго, а потом обмякла, и Микал поймал ее. Его лицо было полно напряжения, которое Клэр видел лишь раз, когда он сотворил чудо и спас госпожу от Красной чумы.
Как назвать эти эмоции на лице? Было ли такое слово? Это важно?
Нет. Он обнаружил, что узнавал это выражение, хоть и не мог назвать его. Это чувство отражалось в нем, и он не давал себе думать о нем, чтобы не разбить напряженные способности.
Арчибальд Клэр отклонился к углю и закрыл глаза. Он приведет мысли в порядок и выведет их отсюда.
А пока он просто лежал, дышал, и его тело было целым и, возможно, бессмертным.
Глава сорок восьмая
Жалить или утешить
Суета лишь мешала.
— Теснее, — сказала Эмма, корсет жестоко сдавил ее.
— Не нужно, мадам, — пухлая женщина в черном была бледной, но держалась. — Вы едва стоите, и вам стоит поспать до…
— Микал не избавится от меня, Северина, это мне решать. И если хочешь помочь, хватит суетиться. Скажи мистеру Финчу, что я не принимаю, пока вдова не позовет, — «Он поймет, о чем я», — и проверь, чтобы с мистером Клэром и Филипом хорошо обходились.
— Упрямица, — буркнула Северина, ушла из комнаты, Бриджет и Изобель вытащили платье из высокого березового шкафа.
Хозяйку дома встретил у двери тихий Микал, открывший дверь для нее, прошедший в комнату без стука.
— Она встревожена, — он остановился и смотрел, как платье поднимали над головой Эммы. Быстрые пальцы все поправили, распрямили шелк, и Эмма говорила себе, что дрожь в коленях утихнет. Не было времени на слабость.
— Тревога приемлема, — выдохнула она. Это из-за корсета. — Не приказывай мне. Ослабь немного воротник, Изобель. Мне не нравится, когда тесно.
Изобель поспешила послушаться. Она не говорила о шраме на горле госпожи. Он посветлеет, Камень в ее груди — знакомый теплый груз — медленно творил чудо.
Ей не нужно было чудо Микала, да? Она бы выжила с помощью одной Дисциплины?
Ее план удался. Они нашли ее. Теперь нужно было похвалить Микала.
— Изобель, принеси больше шоколада. Бриджет, я бы хотела пополнить тот парфюм, нет, зеленую бутылочку. Да. Поспеши к мадам Нойон, пусть это сделает, а потом сделай мне прическу. Да, девочки, идите.
Они переглянулись, веснушки Бриджет были яркими на белых щеках. Они послушались. Фамильярность на этой улице была ограниченной.
Она осталась одна со своим Щитом, ее волосы были распущены, на ней не было украшений для защиты.
Он был прежним, лишь глаза казались усталыми. Высокий и прямой, в зеленом пиджаке — он больше не скорбел. Или хотел, чтобы она решила.
Она нервно облизнула губы. Хотела она или нет, но он смотрел на ее рот. Ее ноги дрожали, но корсет держал ее прямо.
— Так было необходимо, — начала она, его лицо было напряженным, и ей не нравилась эта… неуверенность? — Ты не мог сразу пойти за мной. И… я не могла допустить то, что ты сделал…
— Не нужно объяснять все Щиту, Прима, — он сделал два шага к ней и застыл.
Они смотрели друг на друга, Щит и волшебница, и звуки в дома были громкими за их тишиной.
«Может, я хочу», — Эмма сглотнула, ее уязвимое горло дрогнуло.
— Микал…
Он перевел взгляд на открытый шкаф. Виднелись платья темных тонов. Теперь у нее будет правильный траур по Людовико. А когда она снимет черный, может, избавится и от остального.
Кроме имен поражений, она повторяла их, чтобы подавить свою наглость.
Гарри. Трент. Напал. Джордейн. Эли. Людовико.
Она взяла себя в руки. Подняв голову, показывая шрам на горле, она решила, что Микалу пора получить от нее немного правды.
— Я бы не потеряла тебя, Щит.
Будто она была Щитом, а он — ее подопечным.
Слабая улыбка.
— Не страшно, если бы я был потерян.
Он прощал ее? Могла она спросить? Это был Микал, так откуда этот… страх? Прима не должна бояться своего Щита. Или ждать его прощения.
Так почему ее ладони были мокрыми, а сердце так колотилось?
Она взяла себя в руки. Подобрала слова и произнесла их четко:
— Однажды, Микал, я спрошу, что ты сделал, когда я страдала от чумы. И я прошу, почему Клэр знал об этом, а я — нет.
Он смотрел на ее платья.
— В тот день я отвечу, Прима.
Это не радовало.
— Ты расстроен? Недавними событиями?
Он повернулся к ней. Улыбка стала шире, стала искренней. Он подошел к ней тихими шагами Щита, его пальцы были теплыми на ее щеках.
Его губы тоже были теплыми, и она не поняла, что отходила с ним, пока ее юбки не задели столик, а плечи не ощутили стену. Ее пальцы запутались в его волосах, ее тело сдавило нечто, лишившее ее дыхания.
Он держал ее, губы и язык плясали от плотского желания, и когда она отодвинулась, чтобы вдохнуть, он поцеловал ее щеку, челюсть, за ухом, где кожа была такой уязвимой.
— Сердце — это сердце, — выдохнул он у шрама на ее горле. — Камень — это камень.
«Что это значит?» — она прогнала вопрос, гладя его темные волосы. Он дрожал, или это была ее дрожь?
— Ты — мой Щит, — прошептала она и убрала руки. Она прижалась головой к его плечу, позволила воле, что держала ее, отступить на пару мгновений.
Он держал ее, его подбородок лег на ее спутанные кудри. Его ответ был едва слышен.
— Вы — мое сердце.
Но приятное не длилось долго. Вскоре она спустилась в солнечную комнату, волосы были заплетены, серебряные кольца блестели на пальцах, кулон и серьги были приятным грузом, золотая брошь с зеленым янтарем была приколота на груди.
Финч кашлянул.
Эмма оторвала взгляд от морозника, что неплохо рос под куполом магии.
— Ах, Финч. Мистер Клэр проснулся?
— Да, мэм. Он в комнате рисования, — Финч моргнул, как ящерица. Он был мрачен, но не больше обычного. — Кое с кем. С двумя.
— Ах, — она смотрела на растение еще пару мгновение. — Прости, что приходится терпеть присутствие инспектора.
— Ничего, мэм, — он звучал потрясенно? — Я… уверен в вашей защите, спасибо.
«Хоть кто-то», — она с трудом подавила улыбку.
— Хорошо. А второй человек — вдова?
— Да, мэм. Ждет вас.
«И это ее бесит».
— Как вежливо. Я пообедаю в кабинете, Финч, и потом мы обсудим дела дома с мадам Нойон.
— Да, мэм, — он уходил бодро, она позволила себе еще немного посмотреть на широкие листья и сочные стебли морозника, а потом пошла в комнату рисования.
Микал был у двери, открыл ее по кивку.
Клэр у камина изучал зеркало с тревогой. Инспектор Аберлейн с перевязанной лодыжкой опирался на трость, но не сел в присутствии женщины в вуали на синем бархатном диване.
Микал закрыл дверь, и Эмма посмотрела на них, сцепив ладони, как леди. Она не повернулась к женщине, а посмотрела на Аберлейна, вскинув бровь.