— Нечего! Это — сейчас отправим, а потом ещё столько же намоем и на «четвёрушке» отошлём!
— А что другие скажут?
— А что они тебе скажут, а, ребят?
Старатели выразительно посмотрели на Кирилла, и он пожал плечами:
— А я-то что, а я как все… вернее, как товарищ Завгородний.
Борис Завгородний, молчаливый заместитель председателя артели, уже шёл к вертолёту, на ходу застёгивая пряжки на объёмистом рюкзаке, набитом всякими, вне сомнений, полезными в полёте вещами, такими, как компас, мотки верёвки, запасные бутсы, зимняя шапка… В числе прочего, в особой кожаной папке лежали бумаги, которые следовало подписать с представителем Московского завода специальных сплавов: он обещал прибыть в Хабаровск или девятого августа к вечеру, или десятого днём. Поэтому даже речи вести нельзя было о какой-то там «четвёрушке через недельку».
Приметы приметами, а своя традиция у живущих на прииске старателей была: погладить груз перед отправкой средними пальцами обеих рук. Кто, когда её завел, никто не помнил, но все соблюдали. Пока шестьдесят пять килограммов золота ещё стояли на твёрдой земле, каждый подошёл, отметился. Завгородний — самым первым. Многие шептали что-то, пока чертили две невидимые полоски на металле. Кто-то молился, кто-то читал заговоры на удачу, кто-то просто прощался с золотым песком, вспоминая, каков он на ощупь…
— Ну хватит уже, а? — не выдержал Кирилл. — Заносите, крепите, да полетели уже!
— Сейчас…
— Сейчас…
— Да ладно…
— Уже, уже… — вразнобой отозвались те, кто ещё не успел попрощаться с грузом.
Вскоре закончили и они.
Носилки втащили в полутёмное нутро вертолёта, и Павел подумал, что изнутри эта каракатица выглядит ещё больше, чем снаружи.
— Эй, хозяин! Какой она у тебя длины? Метров сто?
— Метров тридцать, — недовольно пробурчал пилот.
Наконец, затянули последнее крепление, и братья Михеенко пошли на выход.
— Знаешь, Паш… ты хороший брат.
— Че-го? — Павел попытался, как всегда, сделать одновременно пару дел — спрыгнуть на землю и оглянуться, но споткнулся и покатился кубарем, пока не поймали друзья-старатели.
Затейливая брань потекла извилистым ручьём.
Пилот заслушался. Он даже не сразу понял, что эта речь обращена к Киряше, гаду этакому, паникёру и дубинушке стоеросовой.
— Ржавый якорь тебе в …!
— На словах ты — Лев Толстой, а на деле… — то ли Кириллу лень было договаривать рифмовку до конца, то ли он просто не хотел материться, как брат-близнец. — Полетели мы, в общем. Не поминайте лихом!
Теперь уже и остальные почуяли сбой. Обычно Киряша так не прощался, обычно он кричал что-то бравурно-восторженное типа «небеса зовут!» или там «передавайте приветы любавушкам!». И Павла он называл братом крайне редко. А уж чтобы хорошим, так и вовсе ни разу.
Завгородний сидел в кабине пилота, его каменно-твёрдое лицо виднелось через лобовое стекло, и только пара человек во всей артели понимала, что на самом деле Борис очень сильно волнуется.
Не каждый день везёшь на передачу в Москву шестьдесят пять кило золотишка!
Заревел мотор, пришли в движение лопасти. Секунда, две, три — ветер от винта пригнул траву, дотянулся до берега Селемджи, погнал волны от берега, заставил старателей попятиться, отойти подальше.
Громоздкий вертолёт тяжело подпрыгнул на полметра вверх, а там обрёл вдруг хищную плавность, повёл фигурным хвостом и стремительно уплыл в синеву.
— Ровно пошёл, — выдохнул Семён, связист. — Пойду бандуру настраивать.
— Да они до Хабаровска часа через два доберутся, не раньше, — вяло откликнулся Павел, провожая взглядом вертолёт, превратившийся в чёрточку.
— Ну и что. В прошлый раз барахлило…
— Ладно, как хочешь.
…Через два часа вертолёт до Хабаровска не долетел.
Через три тоже.
Через четыре часа с хабаровских баз уже подняли авиацию на поиски пропавшего Ми-10К, бортовой номер 04128, но не нашли его ни к вечеру, ни через неделю, ни через год.
Артель распалась.
Связист Семён спился.
Павел Михеенко повредился в уме: он всем говорил, что в нём теперь живут двое, Паша и Киряша…
9 августа 2012 года, 9:40, камеры хранения на Казанском вокзале.В ночь моросил навязчивый мелкий дождик. Такой осенний, что не вдруг поверишь: лету жить ещё месяц. Но утро развеяло все сомнения, окунув едва проснувшийся город в душную жару.
Расписание поездов от погоды не зависело. Казанский вокзал жил обычной жизнью. Гулкое эхо проносило голоса диспетчеров от края до края перронов. Перекликались гудки, тревожные и радостные. Волнами накатывал народ — и откатывал, накатывал и откатывал…