Да, много воды утекло с тех пор, уже и сам храм не кажется ему таким большим и торжественным, и лики святых с икон больше не смотрят на него с укоризной, и батюшка постарел…
А тогда, помнится, его отец, Иван Григорьевич, скучающий в своей аптеке, все твердил о хорошем образовании для детей, о ярком, интересном будущем. Здоровяк Сева стал путешественником, объездившим весь земной шар, а Боря – аналитиком Генерального штаба военного министерства. Сам же Георгий не хотел бросать отца и, закончив медицинский факультет, вернулся в Старокузнецк практикующим врачом, разместив свою практику рядом с аптекой Родина-старшего.
Через несколько лет отец умер от чахотки, на смертном одре испросив у сына прощения за свою холодную любовь и благословив его на путешествия и приключения. Но то папенька, братья же у него прощения никогда не просили – ни за свою холодную любовь и постоянные тычки, ни за то, что их не было рядом, когда умирал отец. И эта заноза не давала Родину жить в мире с собой и Богом.
Выйдя во двор, Георгий с наслаждением вдохнул полной грудью тягучий студеный воздух, да так и замер, забыв выдохнуть: перед ним стоял могучий косматый брюнет с обветренным лицом и растрепанной бородой. Брюнет смотрел на Родина папиными глазами.
«Так вот они какие, виднейшие ученые-исследователи, – по привычке едко подумал Родин, но сразу взял себя в руки. – Прощение и покаяние, прощение и покаяние…»
– Ну, поцелуй же брата, – отец Феликс легонько подтолкнул Родина в сторону бородача, но у Георгия ноги будто в клей попали. Не мог он сделать первый шаг, никак не мог.
Брат что-то хрюкнул в бороду, улыбнулся, и возле глаз его появились звездочки морщинок. Он шагнул Григорию навстречу, сгреб своего Енюшу в охапку и троекратно расцеловал.
Отец Феликс удовлетворенно хмыкнул и зашагал по снегу обратно в храм.
Глава 2
Георгий и рад был оставить брата у церковных ворот как призрак прошлого, навеянный ароматом ладана и речами духовного наставника, но этот призрак никак не хотел рассеиваться. Более того, Всеволод смотрел выжидающе и даже немного с обидой: он-то ожидал от меньшого теплого приема в студеный день, а тут от родича веяло таким холодом, что впору поверх пальто тулуп надевать.
Да, Георгий не мог скрыть: не рад он внезапному визитеру. Слишком много обид и недомолвок было погребено в толще лет, что их разделяли, чтобы теперь забыть о них. Скелеты рвались из шкафов, колотя костяшками в двери, расшатывая душевное спокойствие. Был бы Георгий малодушнее, так и вовсе сбежал бы, отмахнулся от брата, как от назойливого видения, кинулся бы очертя голову в дела и новые приключения, но не таков был Родин-младший. Он привык встречать трудности с высоко поднятой головой, привык смотреть в лицо страхам и не сгибаться под тяжестью обстоятельств, поэтому скрепя сердце пригласил Всеволода в их когда-то общий дом как дорогого гостя.
На повозке, в которой был размещен нехитрый скарб путешественника, ехали молча. Улицы Старокузнецка проплывали мимо них, рождая в каждом воспоминания о детстве. Однако у каждого брата они были свои. При воспоминании о детских забавах Енюши суровое лицо Всеволода светлело, морщины на лбу разглаживались, а из-под густой бороды нет-нет да и мелькала украдкой нежная улыбка. А вот Георгий, напротив, мрачнел с каждым переулком, будто фонарные столбы нашептывали ему нечто весьма неприятное. И когда повозка наконец остановилась у крыльца, Родин-младший спрыгнул с нее так стремительно, будто матрос, готовый ринуться на абордаж, покидал корабль. Брат не поспел за ним и едва не оказался нос к носу с захлопнувшейся входной дверью, но в последний момент Георгий взял себя в руки, остановился и учтиво отворил дверь гостю.
Возможно, Георгий и смог бы в конце концов смягчиться по отношению к старшему родственнику, но уже в сенях на них буквально налетела старая нянюшка Клавдия Васильевна. Она-то мальчиков с колыбели воспитывала и относилась к ним как к родным, так что радости от вида Всеволода не скрывала. И ее слезы счастья и нежное воркование еще больше раздражали Георгия, прежде всего потому, что он, как ни силился, не мог разделить ее чувств. Он слышал, как старушка дрожащим от волнения голосом все приговаривает о родной кровиночке, а сам вспоминал лишь, что кровь никак не мешала братьям быть с ним жестокими в детстве.
Нет, разумеется, ничего ужасного старшие Родины с младшим не проделывали, их издевки были лишь частью детской, а потом и юношеской грубости. Они шутили над Георгием, как шутят все братья: иногда зло, иногда и по-доброму, но они не находили в себе сил и желания извиняться за свои подтрунивания. Братья, суровые и строгие, не видели нужды демонстрировать маленькому непоседе свою любовь. Не хотели возиться с ним, уделять внимание, участвовать в его играх, лишь иногда снисходили до тех важных проблем ребенка, которые им казались пустяками.