А там выпить коньяку и залечь спать.
Впрочем, через некоторое время здраво рассудив, что едва ли найдется благодетель, взявшийся заменить мое колесо, я, чертыхаясь, полез за домкратом.
Весь процесс занял часа полтора.
Я плюхнулся в машину, закрыл дверцу и по привычке глянул на соседнее сиденье, где с недавних пор обитала моя барсетка.
Барсетки на месте не было. Не было ее и под сиденьем, и на заднем сиденье, и вообще… ее просто не было. Смутная догадка промелькнула в моей голове, и уже секунду спустя я зашелся в беззвучном, полуистерическом смехе:
«Господи, Шах! Тебя же сделали как последнего лоха! Тебя, такого крутого и борзого, провели заурядные бомбилы-барсеточники! Возможно, все это время они наблюдали, как ты корячишься с этим колесом и с недоуменной рожей ползаешь по салону в поисках украденной сумки. И ржали над тобой! Господи, Шах, какой же ты все-таки кретин!»
Не желая доставлять кому бы то ни было удовольствия видеть всю горечь своего падения, я решительно нажал по газам и, взвизгнув резиной, рванул в сторону дома. Ну что же за день такой сегодня, мать его ити! Напьюсь, честное слово, напьюсь!
Немного успокоившись, я стал подсчитывать нанесенные мне убытки и потери. Первое — сама барсетка.
Вещь старая и копеечная, в принципе, не жалко. Два — отложенные на черный день двадцать баксов. Вот это уже серьезнее, поскольку до получки еще дней десять. Три -…твою мать! — казенный пейджер! Ну все, Скрипка теперь меня просто засношает. Так, что еще? Ах да, брелок с ключами от моего безвременно погибшего «мерса», эдакий талисман-воспоминание об ушедших временах.
Жалко, конечно, ну да и Бог с ним.
Записная книжка? Да, похоже. Вот эта потеря будет уже посерьезнее. Хотя… Ладно, фиг-то с ней, восстановим. Ну пожалуй, и все.
А ведь признайся, Витя, — могло быть хуже. И все же, блин, как же меня развели! Если будет такая возможность, найду, ох найду, и буду бить: медленно-медленно, долго-долго, смачно-смачно.
Стоп! Какой пейджер, какая записная книжка, Шах? Фотки, там же были Татьянины фотки. Те самые пять «поляроидных» снимков из того маленького, но такого счастливого кусочка твоей прошлой жизни. Ну какого черта ты таскал их с собой? Знаешь, кто ты после этого, Витя?
Знаю. Я большой-большой мудак.
— …Витька! Ну хватит уже, перестань!…
— Подожди, Танюша, сейчас…
Ну— ка повернись, повернись немного, вот так. Да сними ты на фиг это полотенце. Такие бедра нельзя скрывать под полотенцем -это просто святотатство какое-то. Такие бедра нужно оставлять открытыми, причем полностью, дабы все прогрессивное человечество могло кусать локти, завидуя тому, что есть еще женщины в русских селеньях…
— Шах, ты полный дурак. Да еще к тому же сексуальный маньяк и извращенец. Хотя… чего ждать от человека, проведшего несколько недель в психушке?…
— Танюша, неужели ты поняла это только сейчас? Позор на мою седую голову! Дабы не оставлять у тебя в этом сомнений, я должен немедленно на деле доказать тебе всю свою маньячность, психопатность и извращенность… Только сначала я сниму тебя вот отсюда… Нет, я, конечно, не специалист, и все же: мне кажется, что, увидев такие грудки, фотографы из «Плейбоя» должны всем коллективом подать в отставку, признав, что все их прошлые модели — это просто типажи, снятые скрытой камерой в дешевом отделении заурядной отечественной бани…
— Между прочим, в свое время мне предлагали сделать несколько снимков именно для «Плейбоя»…
— Да ты что? И почему ты отказалась? Мадам не устроил размер гонорара?
— Нет, просто тогда мадам еще не встретила циничного растлителя Виктора Шаховского. Я была слишком молода и невинна для подобных авантюр. Ну а теперь… Теперь мне уже никто ничего такого и не предлагает — кому нужно созерцание старушечьего тела?
— Ни хрена себе, старушечьего!
Чтобы ты знала — за всю свою, признаюсь, довольно активную жизнь, я не встречал женщины, которая могла бы сравниться с тобой. И вот тут, и вот тут, и особенно… вот тут. — Я показал где.
— Шах, ты извращенец, маньяк, да к тому же еще и врун. А как же ваша секс-дива Завгородняя? Или ты скажешь, что за все время своей работы в «Пуле» ты ни разу не облизнулся на ее коленки?
— Танюша, как ты могла такое подумать! — я постарался поскорее уйти от этой щекотливой темы, поскольку в данном случае Татьяна попала в самую точку. — Значит, «Плейбой» тебя действительно домогался? Что ж, если меня все-таки вытурят из Агентства, и я буду медленно подыхать с голоду, пожалуй, я загоню пару этих снимков по договорной цене. Представлюсь твоим импресарио и…
— Шах, мне это уже надоело.
И вообще, у тебя там когда-нибудь закончится кассета? В конце концов, мне холодно.
— Сейчас, еще пару кадров, и все… Танюш!
— Что?
— А может быть, ты все-таки не поедешь?
— Витька, ну перестань. Я же говорила тебе, это всего лишь на три месяца. Есть контракт, по истечении которого меня просто отправят обратно. Знаешь, сколько у них там таких, как я? Сотни. Причем большинство — молоденькие, длинноногие, грудастые. Плюс у каждой второй имеется папик с большим мешком валюты. Так что считай, я просто еду в командировку. К тому же я обещала маме, что буду приезжать в Питер каждые выходные. А еще я буду тебе звонить. Часто-часто. Ну что ты молчишь?
— Просто размышляю о том, что мне тоже не помешал бы мешок, набитый североамериканской валютой. Черт! По-моему, кассета действительно кончилась…
— Вот и слава Богу. Иди ко мне, мой неутомимый сексуальный маньяк. Если ты меня немедленно не согреешь, то я заболею и умру…
— И не надейся, Чип и Дейл уже спешат на помощь…
— Тань, а может быть, ты все-таки останешься?
— Не могу, Витя, правда, не могу.
Ты же сам понимаешь, это мой последний шанс…
— Я понимаю… Тань… Кажется, я тебя люблю.
— Я тоже люблю тебя, Шах…
На следующий день Татьяна села в «Красную стрелу» и уехала в Москву. В течение месяца она несколько раз появлялась в новостных выпусках НТВ, потом стала мелькать на экране все чаще и чаще, и в конце концов сделалась постоянной ведущей «энтэвэшных» вечерних новостей.
Поначалу мы старались встречаться в каждый ее питерский приезд. Затем встречи стали подменяться все более редкими телефонными звонками, но и они постепенно как-то сами по себе сошли на нет. Недавно до меня дошли слухи о том, что в Москве у нее появился какой-то продюсер.
Возможно, из когорты тех самых папиков с мешками. А может быть, мне просто хотелось, чтобы он был именно таким — мне казалось, что этот мешок был той единственной вещью, которую я не смог бы дать ей в этой жизни. Кто знает…
В результате в память о той любви у меня остались лишь пять «поляроидных» снимков. Снимков, на которых мне улыбается потрясающая обнаженная женщина, которая, похоже, любила меня, и которую, похоже, любил я. И вот теперь, какая-то сволочь лишила меня и этой памяти. От осознания того, что сейчас некто третий, вторгшийся в нашу интимную жизнь, похотливо разглядывает эти снимки, а возможно, узнав на них звезду телеэкрана, отпускает по этому поводу скабрезные шуточки, я окончательно озверел.
Купив в ближайшем ларьке бутылку коньяку, я поднялся домой и в несколько приемов, без закуски, приговорил ее за какие-то полчаса. После чего доплелся до кровати и мгновенно отключился.
Так закончился один из самых невезучих дней в моей жизни.
На следующий день первым человеком, который встретился мне в Агентстве, оказался Скрипка. У меня сложилось впечатление, что он с самого утра намеренно прохаживался по коридору, ожидая исключительно моего появления.
— О, кого мы имеем счастье лицезреть! Сам господин Шаховский, — ернический голос Скрипки свидетельствовал о том, что мне предстоит выслушать обильную порцию нравоучений. — Наконец-то решил показаться на работе. Неужели совесть заела?