— Игорь Борисович, ваше предложение меня очень заинтересовало. Но я сейчас настолько занят другими проектами, что в течение двух ближайших недель ничем новым себя загрузить не смогу. К тому же есть еще один нюанс. Надеюсь, вы понимаете меня?
— Условия? На этот раз о них нам придется говорить только после вашего согласия. Причем не принципиального, а просто согласия. Вы скажите «да» и это будет последнее слово.
— До согласия еще далеко. У меня действительно сейчас много дел.
— К примеру, кампания по поднятию рейтинга очередного кандидата в губернаторы? Только не надо так ожесточенно мотать головой. Я не собираюсь спорить с вами на тему: заняты вы этим сейчас или нет. Я просто хотел бы объяснить вам, что в ближайшее время она не осложнит вашу жизнь.
Щучкин все-таки пытался протестовать, но замолчал, когда собеседник вынул из дипломата диктофон и включил запись. В тот вечер, когда она была сделана, фуршет оказался более обильный, чем сегодня, но свой запинающийся голос Андриан узнал сразу.
«А знаешь, почему я считаю ВВП идиотом? Он еще вициком был… Я пришел к нему с целым пакетом, с целой программой, как можно за неделю опустить кандидата в губернаторы ниже стульчака унитаза. И что я услышал? Какой-то ублюдок, шатавшийся с мэром пять лет назад… — ик, ик, ик — по депутатским командировкам, стал его имиджмейкером. Придумал лозунг — ик, ик, — »гера в губернагеры». Так ему и надо. Нет, если выйдет дело с референдумом и недоверием, фиг с два он от меня получит пакет про Яшку. Я найду, кому продать».
— Остановимся, — сказал Игорь Борисович, — свои имиджмейкерские таланты вы, конечно, переоцениваете. С вашим пакетом предложений, без вашего пакета — судьба Собчака не изменилась бы. Дело в другом. Когда ваш кандидат в яковлевы узнает, какой вы его горячий сторонник, из предвыборной кубышки вы не получите ни рубля.
— Откуда запись? — Выдавил из себя Щучкин.
— У вас много друзей-журналистов и у каждого — диктофон. Некоторые из них вас не любят. Фиксируется все, но не все востребуется. Эта запись востребовалась.
— Это шантаж. Причем грязный шантаж.
— Андриан Изяславович, — всплеснул руками Игорь Борисович, — вот сейчас вы поступили очень некорректно. И неосмотрительно. Вы заставляете меня продемонстрировать вам разницу между просто шантажом и грязным шантажом.
На этот раз запись была сделана гораздо хуже. Однако, и в этом случае, определить голос Щучкина труда не составляло.
«Нет, нет, Вова, в рот мы не договаривались. Что, польешь вишневым сиропом? Ну ладно, давай, если иначе нельзя».
— На вкус и цвет — товарища нет, — задумчиво вымолвил Игорь Борисович, — однако по мне это чересчур. Нельзя же все позволять мальчику, даже если он и любит тебя три года. Щучкин, шли бы вы поскорей в главный зал.
— Зачем? — Недоуменно прохрипел Андриан.
— Поели бы бутербродов, попили вина. Вдруг, сегодня ваш последний фуршет? Кто вас отныне пригласит? А если и пригласит, кто подойдет, пожмет руку, выпьет с вами? Про вашего Вову слышали многие, но такая запись… К ней, кстати, есть и видеоматериал. Но, может, вы мне поверите на слово?
Щучкин захрипел, замахал руками и вдруг, подскочив к окну, раскрыл его и лег животом на подоконник. Там он что-то совершил, частично заглушенное шумом транспорта и вернулся к собеседнику, вытирая рот рукавом костюма.
— Легче? — Участливо осведомился Игорь Борисович.
— Да, — спокойным и уже почти не дрожащим голосом ответил Щучкин, — я принимаю ваше предложение.
— Ну, вот и хорошо. На каждый материал вам будет выделяться двести долларов. Оплачивайте работу целиком или постранично, берите себе остаток или доплачивайте журналистам из своего кармана — это меня не интересует. Материалы должны появляться в срок и именно в той тональности, которую я указал. Разумеется, кто бы вас не спрашивал о заказчике кампании, идет ли речь о дружеской попойке или зале суда, вы должны придумать любую легенду, но не пытаться нарисовать заочно мой портрет. Единственное последствие такого опрометчивого поступка: я объявлю наш негласный договор расторгнутым со всеми вытекающими последствиями. Какие-нибудь вопросы есть?