– Ну, и нашли?
– Полагаю, мне удалось найти, что могло быть реальным поводом для преступления, – проговорил мистер Брэдли не без гордости. – После долгих раздумий я вспомнил, что как-то, беседуя с приятелем о работе профессиональных сыщиков, я поведал ему о своем тщеславном желании совершить убийство, поскольку я совершенно уверен, что могу проделать это так, что меня никто никогда не заподозрит. «И какое, должно быть, это острое ощущение», – помнится, сказал я тогда ему; ни одна азартная игра не сравнится с этим. Я втолковывал ему, что убийца заключает пари не с кем-нибудь, а с полицией, и причем сразу на две жизни: на свою собственную и на жизнь своей жертвы; если убийцу не обнаруживают, он получает – как выигрыш – и другую; если его поймают, обе жизни им проиграны. Для человека, которому давно приелись обычные развлечения, то есть для меня, убийство должно быть чем-то вроде хобби.
– А! – произнес Роджер, сообразив, в чем тут дело.
– Так вот, когда я вспомнил тот разговор, – мистер Брэдли был совершенно серьезен, – он показался мне весьма знаменательным. Я сразу отправился к этому приятелю и спросил его, помнит ли он, о чем мы с ним тогда говорили, и готов ли он поклясться, что такой разговор между нами был. Он ответил, что готов, и даже припомнил кое-какие подробности, еще более убийственные для меня. Я был настолько потрясен, что взял у него показания. В своих показаниях он сообщил, что, развивая далее свою мысль об убийстве, я стал строить планы, как лучше всего осуществить задуманное. Надо выбрать человека, рассуждал я, от которого мир хотел бы избавиться, но не обязательно политика (слишком заметных лиц я решил избегать), и, выбрав, разделаться с ним с дальней дистанции. А чтобы поддерживать напряжение, как в игре, надо было, рассуждал я, оставить одну-две полувнятные улики. Получалось из этого разговора, что я оставил больше улик против себя, чем собирался. И в заключение мой приятель сообщил, что, когда я уходил от него, я твердо пообещал при первой возможности осуществить задуманное убийство. Еще я сказал ему, что со временем, когда я напрактикуюсь, у меня может развиться упоительное хобби, а что касается опыта, то он будет просто бесценен для меня как для автора детективных романов. Так что, как мне кажется, – с большим достоинством констатировал мистер Брэдли, – мой мотив полностью обоснован.
– Убийство ради эксперимента, – задумчиво заметил Роджер.
– Убийство для пресыщенных искателей удовольствий, – поправил его мистер Брэдли. – Такой прецедент уже был, как вам известно. Лоуб и Леопольд. Вот вам, пожалуйста, пример. Итак, считаете ли вы, господин президент, что моя версия доказана?
– С моей точки зрения, абсолютно. В вашей аргументации нет ни единой ошибки.
– Я постарался не очень растекаться мыслью. Другое дело, когда я пишу книги – там я себя не ограничиваю. Сэр Чарльз, вы могли бы выстроить премерзкое судебное дело против меня, не так ли?
– Видите ли, мне понадобилось бы более тщательно изучить факты, чтобы вникнуть в суть вашего дела. Но на первый взгляд, Брэдли, рассматривая пока только косвенные данные (а, как вы понимаете, для меня они самые важные), я должен признать, что у меня почти нет сомнений в том, что именно вы послали отравленный шоколад сэру Юстасу.
– А если бы я объявил, в эту самую минуту, на этом самом месте, находясь в трезвом уме и твердой памяти, что это я их и послал? – упорствовал мистер Брэдли.
– У меня не было бы оснований вам не поверить.
– Но, увы, я их не посылал. А вообще, если бы мне дали побольше времени, я бы смог вам всем доказать самым убедительным образом, что конфетки послал, к примеру, архиепископ Кентерберийский, или, скажем, Сайбил Торндайк, или президент Соединенных Штатов, да кто угодно на свете, назовите кого хотите. Вот чего стоят доказательства. Я состряпал дело против самого себя, основываясь на том единственном факте, что у моей сестры завалялось несколько ветхих мейсоновских бланков. И говорил я вам правду, ничего, кроме правды. Но не сказал, однако, всего. Виртуозно доказать можно все что угодно, равно как и виртуозно исполнить можно все что угодно. Дело только за выбором. Если вы знаете, что именно вы должны донести до публики, а что следует не заметить, обойти, вы докажете любую версию, и притом самым убедительным образом. Это я проделываю в каждой своей книге, и пока ни один рецензент не разнес мои творения за халтурно слепленную аргументацию. Хотя, кто знает, – скромно прибавил мистер Брэдли, – допускаю, что рецензенты и не читают моих книг.
– Ну что же, любопытно задумано, – резюмировала мисс Дэммерс. – И на редкость поучительно.
– Благодарю, – смиренно промолвил польщенный мистер Брэдли.
– На самом деле это означает, – не без язвительности заключила миссис Филдер-Флемминг, – что вы так и не знаете, кто является преступником.
– Нет, конечно я знаю, – равнодушно откликнулся мистер Брэдли, – но не могу доказать. Члены Клуба словно проснулись.
– Вы нашли кого-то еще? Вопреки тому, что шансы выявить того, кто соответствовал бы всем вашим условиям, столь мизерны? – Сэр Чарльз был обескуражен.
– Думаю, она могла бы соответствовать, – сказал мистер Брэдли, – но я проверил еще не все.
– Она! – Мистер Читтервик был изумлен.
– Да, это женщина. То, что преступление совершено женщиной, – очевидно. И это как раз одна из сторон, которую я старался пока обходить. Странно, что до сих пор никто об этом ни слова не произнес. Как раз единственное, что можно с твердостью утверждать, что преступление – женских рук дело. Мужчине никогда бы в голову не пришло послать другому мужчине отравленные конфеты. Он послал бы отравленные лезвия для бритья, или виски, или пиво, как и поступил этот мерзавец, приятель доктора Уилсона. Мы же имеем типично женское преступление.
– Странно, – тихо произнес Роджер.
– Вы не согласны со мной, мистер Шерингэм?
– Да нет, я просто весь в сомнении, – сказал Роджер. – Вообще-то дело очень путаное.
– Непроницаемое, я бы так его охарактеризовал, – многозначительно проговорил мистер Брэдли.
– Ну хорошо, – нетерпеливо вмешалась мисс Дэммерс, которой надоели бесконечные отклонения от темы и хотелось наконец узнать главное. – Вы нам все-таки назовете преступника, мистер Брэдли?
Мистер Брэдли взглянул на нее не без лукавства:
– Я же сказал, что это ни к чему не приведет, поскольку я не могу ничего доказать. К тому же тут примешался еще такой пустячок, как дамская честь.
– То есть вы опять возвращаетесь к закону о клевете, чтобы не попасть впросак?
– О нет, ни в коем случае. Я без малейших колебаний уличил бы ее в убийстве. Тут есть одно серьезнейшее обстоятельство. Дело в том, что эта дама была какое-то время любовницей сэра Юстаса, а в подобные вещи вникать не положено из соображений приличия.
– Ах вот оно что! – вырвалось у мистера Читтервика.
– Вы желаете что-то сказать? – приветливо обратился к нему мистер Брэдли.
– Нет-нет, просто меня заинтересовало, не совпадают ли у меня с вами кое-какие соображения. И ничего больше.
– Вы имеете в виду вариант брошенной любовницы?
– Вот-вот, – смутился мистер Читтервик.
– Это все так и есть. Вы тоже вышли на эту версию? – Брэдли говорил тоном учителя, который с благосклонной улыбкой поощряет способного ученика. – Это самая точная версия, по всей вероятности. Если взглянуть на дело исходя из характера сэра Юстаса, то образ терзаемой ревностью женщины, оставленной им, вырисовывается с предельной ясностью. Я совершенно намеренно не стал упоминать о пункте тринадцатом в перечне сформулированных мною условий, а он гласит: преступник должен быть женщиной. Теперь, рассуждая о виртуозности доказательств, хочу сказать, что ведь ни сэру Чарльзу, ни миссис Филдер-Флемминг нельзя в этом отказать, не так ли? И оба они не стали исследовать связь между преступником и нитробензолом, хотя это для дела весьма существенно.
– Так вы действительно считаете, что мотивом преступления была ревность? – спросил мистер Читтервик.