Отдав коробку швейцару, продолжал Морсби, сверяясь со своими записями, мистер Бендикс вернулся в гостиную. Сэр Юстас все еще сидел у камина, погрузившись в «Морнинг пост».
Роджер улыбнулся: разумеется, такой человек, как сэр Юстас, не мог читать ничего иного.
Мистер Бендикс от нечего делать взялся за последний номер «Дейли телеграф». Это был дождливый ноябрьский день, никаких деловых встреч у мистера Бендикса намечено не было, и он провел все утро в клубе, листая журналы и играя в бильярд с такими же скучающими господами. Около половины первого, прихватив с собой конфеты, он отправился к себе домой на Итон-сквер обедать.
Миссис Бендикс, вопреки ожиданиям, оказалась дома, поскольку встреча, на которую она собиралась, сорвалась. После обеда, когда супруги пили кофе в гостиной, мистер Бендикс вспомнил про коробку, принес ее из холла жене и рассказал, каким образом она к нему попала. История очень насмешила миссис Бендикс, хотя она и уверяла в шутку, что муж просто решил на ней сэкономить. Как и любая женщина, миссис Бендикс не устояла перед конфетами и сразу открыла коробку.
– «Кюммель», «Кирш» и «Мараскине», – разочарованно протянула она, быстро пересмотрев серебряные обертки с красивыми надписями. – И больше ничего. Ни одной новой начинки, Грэхем. Они просто насыпали сюда разных конфет, которые давно уже производят.
– Да? – рассеянно переспросил мистер Бендикс, не очень любивший сладости. – Я, признаться, думал, что все конфеты с ликером одинаковые.
– Хоть бы коробку сделали новую! – недовольно проговорила жена.
– Это же образец, – напомнил ей мистер Бендикс. – Наверное, они еще не успели.
– Уверена, они и на вкус ничем не отличаются от обычных. – заявила его жена, разворачивая «Кюммель». – Хочешь?
– Нет, дорогая, спасибо, – отказался мистер Бендикс. – Ты же знаешь, я не люблю конфет.
– Тем более. Будет тебе наказанием. Сэкономил на них, вот теперь и расплачивайся. Держи!
Она бросила ему конфетку и скорчила недовольную гримаску.
– Ой! Похоже, я ошибалась. Эти совсем другие. Начинка раз в двадцать крепче.
– С чего это они, интересно, так расщедрились? – усмехнулся Бендикс, вспоминая сладкую жижицу, которую «Мейсон и сыновья» упрямо выдавали за ликер.
Он развернул пойманную конфету, положил ее в рот и раскусил, тут же почувствовав не то чтобы неприятное, но вполне ощутимое жжение.
– Ничего себе! – воскликнул он. – Они, что же, спирта туда налили?
– Это, конечно, вряд ли, – отозвалась его жена, разворачивая очередную конфету, – но ликер действительно какой-то очень уж крепкий. Ух ты! Прямо обжигает. Даже не пойму, нравятся они мне или нет. Тебе не кажется, что «Кирш» чересчур отдает миндалем? Попробуй теперь «Мараскине».
Бендикс покорно разжевал еще одну конфету. Она понравилась ему еще меньше, чем первая.
– Забавно, – проговорил он, трогая кончиком языка нёбо. – у меня даже язык немного онемел.
– У меня тоже так сначала было. А сейчас только пощипывает. И между прочим, что-то я не заметила особой разницы. Они так жгутся, что никакого вкуса не разберешь.
– А по-моему, самая настоящая гадость, – проговорил мистер Бендикс. – На твоем месте я бы их больше не ел.
– Наверное, экспериментальная партия, – вздохнула его жена.
Вскоре мистер Бендикс отправился в Сити на деловую встречу. Когда он уже уходил, жена, задумчиво разглядывавшая очередную конфету, сказала ему, что так обожгла язык, что, наверное, больше уже не будет.
– Мистер Бендикс очень хорошо запомнил эту фразу, – сказал Морсби, обводя собравшихся взглядом, – поскольку это было последнее, что она сказала ему в этой жизни.
Мистер Бендикс вышел из дома между четвертью и половиной третьего. В три он уже был на встрече. Еще через полчаса, покончив с делами, он взял такси и отправился в клуб выпить чаю.
В такси ему стало настолько плохо, что шофер позвал на помощь швейцара, и уже вдвоем они вывели мистера Бендикса из машины. Оба потом вспоминали, что он был мертвенно-бледен, его глаза остекленели, губы посинели, а на лбу выступила испарина. Тем не менее он был в полном сознании и, оказавшись у дверей клуба, сумел самостоятельно дойти до гостиной, опираясь на руку швейцара.
Напуганный его видом, швейцар хотел было послать за врачом, но мистер Бендикс, не любивший повышенного внимания к своей персоне, категорически запретил, заявив, что он просто съел что-то не то и скоро все пройдет само. Швейцара это, понятно, не успокоило, но врача он вызывать не стал.
Спустя несколько минут мистер Бендикс уже жаловался на свое недомогание сэру Юстасу, который так и сидел в клубе с самого утра.
– Начинаю подозревать, что это все из-за ваших конфет. Уж больно странный у них был вкус. Надо бы позвонить жене – узнать, как она.
Мысль, что он мог оказаться причиной, пусть и косвенной, болезни мистера Бендикса, сэру Юстасу совсем не понравилась. Однако человек он был по природе отзывчивой, а выглядел мистер Бендикс и впрямь скверно. Поэтому сэр Юстас, не колеблясь, вызвался сходить и позвонить миссис Бендикс, поскольку ее муж был явно не в состоянии добраться до телефона. Сэр Юстас уже вставал, когда тело мистера Бендикса, бессильно обмякшее в кресле, вдруг резко выгнулось, пальцы рук изо всех сил вцепились в подлокотники, челюсти сжались, а лицо исказилось в мучительной судороге. От него вдруг резко запахло миндалем.
Сэр Юстас с ужасом понял, что мистер Бендикс умирает, причем умирает прямо у него на глазах. Он дико закричал (такого крика стены клуба не слышали за всю историю его существования), и находившиеся в помещении члены клуба бросились ему на помощь. Один из них побежал за швейцаром, чтобы тот, не медля, искал врача, а остальные вместе с сэром Юстасом остались возле корчившегося в конвульсиях мистера Бендикса, пытаясь хоть как-то облегчить его страдания. В том, что причиной судорог является сильнейшее отравление, никто как будто и не сомневался. Сам мистер Бендикс то ли не слышал обращенных к нему вопросов, то ли был не в состоянии на них ответить. Позже выяснилось, что он попросту был без сознания.
Еще до появления врача позвонил перепуганный лакей Бендиксов, который разыскивал хозяина, чтобы тот поспешил домой, поскольку «хозяйке вдруг стало совсем плохо».
Сцена, разыгравшаяся на Итон-сквере, сильно напоминала произошедшее в клубе, но закончилась гораздо быстрее. После ухода мужа миссис Бендикс еще немного посидела в гостиной и съела не то три, не то четыре конфеты. Затем она поднялась к себе в спальню, позвонила горничной и, когда та явилась, сказала ей, что скверно себя чувствует и немного вздремнет. Точно так же, как и ее муж, она добавила, что, должно быть, съела что-то не то.
Горничная принесла ей подогретое питье с содой и висмутом и, оставив бутылку у постели, ушла. Позже, когда она рассказывала, как выглядела ее хозяйка, симптомы полностью совпали с теми, которые наблюдали швейцар и таксист у мистера Бендикса. К несчастью, в отличие от них, горничную эти явные признаки отравления нисколько не насторожили. С ее собственных слов, она решила, что миссис Бендикс «опять обожралась за обедом, потому, что при всей своей скаредности уж в чем в чем, а в еде она себе никогда не отказывала».
В четверть четвертого по дому разнесся отчаянный звон колокольчика. Поспешив наверх, горничная обнаружила свою хозяйку лежащей на кровати без сознания. Девушка так перепугалась, что потратила еще сколько-то времени, пытаясь привести хозяйку в чувство. Убедившись, что это невозможно, она бросилась звонить семейному врачу Бендиксом. Того не оказалось дома, и у горничной началась истерика. Драгоценное время уходило. Наконец крики горничной услышав лакей и, оценив обстановку, вызвал другого врача. Когда тот приехал, с момента начала припадка прошло более получаса. Спасти миссис Бендикс было уже нельзя. Через десять минут после приезда врача она впала в кому. Когда лакей Бендиксов звонил в «Радугу», она уже была мертва.
Глава 3
На этом месте Морсби прервался, чтобы слушатели могли перевести дух и осмыслить услышанное. Впрочем, до сих пор он не сообщил им ничего такого, о чем они не могли узнать из газет. Их, само собой, больше интересовали результаты официального расследования, о которых в прессу не просочилось ни слова.