— А почему они не едят внизу? — спросил Асахина. — Кормят у вас в самом деле неплохо, я и дома не всегда так ел.
— Помилуйте — есть вместе с эта! — Синдо фыркнул. — Вы ведь бывали в Бейкоку, господин инженер. Разве там белый человек сядет за стол рядом с черным?
Бейкоку, «страна риса», страна изобилия — так называют Соединенные Штаты… Сайто усмехнулся краем рта. Поди ж ты, и у них есть свои неприкасаемые — об этом, небось, Сакамото помалкивал…
— Там не каждый сел бы за стол и со мной, — а вот инженер усмехнулся уже открыто. — Да и вас, господин Синдо, большинство американцев дальше кухни не пустило бы. В Калифорнии мне часто доводилось видеть надпись над дверью в бар — неграм, китайцам и бродячим собакам вход запрещен.
— Но ведь вы не китаец, — в голосе Синдо ослышалось что-то похожее на беспокойство.
— А они не видят разницы, эти круглоглазые господа. Они бы вас и с корейцем перепутали, и от айну бы не отличили. Иногда даже с представителями наших дипломатических миссий случались конфузы, — улыбнулся Асахина. — Господину Кацу Кайсу, Защитнику Провинции Ава, представьте, как-то не дали остановиться в гостинице, объяснив, что в приличном заведении не место всякому сброду.
На лице управляющего проступило нечто вроде священного ужаса.
— И что же сделал великий господин Ава-но-Ками?— представить себе действие, которое было бы адекватной реакцией на подобное непочтение к человеку, которого при жизни назвали «духом-защитником», господин Синдо явно не мог.
— Поговорил с этими людьми. Они переменили свое мнение. И на его счет, и насчет сброда.
Впереди показалась стена усадьбы. Дорога шла мимо — туда, где раздавался стук топоров. Над усадьбой парила снежная шапка Каванори-ямы, по левую руку была Митаке-сан, по правую — Огами-яма. Туда, в сторону «Горы бога», убегали рельсы. А несущая бревна река разделяла Митаке-сан и Каванори-яму, словно голубая орденская лента: Митаке — плечо, Каванори — голова.
А уголь, значит, выковыривают из зубов у бога… Конечно, зубы-то у него не черненые, а от природы черные. И за углем приходится лазить в пасть. И время от времени эта пасть смыкается.
— Сколько всего людей работает на шахте? — спросил Асахина.
— Шестьдесят два, не считая баб и детей, — отозвался Синдо.
Сайто мгновенно произвел подсчеты. Мальчишка вез четыре котла на четверть коку. Итого, коку риса и рыбы. Шестьдесят человек по сто моммэ — это шесть канов. Значит, потребуется два котла по одному то[65], а мальчишка вез впятеро больше. Даже если принять, что женщин и детей на шахте столько же, сколько мужчин — хватит четырех котлов по одному то. А в повозке у нас десять то. Кто съедает остальное? Охранников кормят отдельно — вон, дымится под навесом, не иначе кухня. Где же эти едоки? И зачем тащить еду наверх вагонеткой? Почему не поставить кухню и не готовить на месте? Чтобы не разводить огонь — глупости… Чтобы дым не демаскировал? Так туда уже рельсы ведут, все видно.
Остается одно: поселок для охраны (вот они уже и въехали в ворота и видят его своими глазами) невелик, поставь тут кухню побольше — у поваров непременно возникнут вопросы. А внизу они готовят сразу по меньшей мере на четыре сотни человек. И готов прозакладывать что угодно — понятия не имеют о том, сколько народу трудится на шахте. Знают только своих, деревенских. Так… Очень понимаю господина Синдо. В этих условиях действительно придется людей бить и гонять. Бить и гонять и ущемлять в каждом движении. Потому что, если этого не делать, работники начнут смотреть по сторонам. И увидят много странного. Да и отчетность будет сходиться, только если выжимать из людей все — и еще немножко.
— Добро пожаловать! — на высоком крыльце улыбалась женщина — действительно, очень красивая. И очень подходящая к этой усадебке — вот ведь, веселый садик в горах, и до того естественно выглядит — словно кусочек леса взяли да обнесли высокой каменной оградой. И лишь внимательному взгляду видно, как мастерски проложены тропинки, очищены от сорняков «дикие» заросли и нарочно состарен каменный мостик через ручей.
Одета женщина была не по-японски, а так, как одеваются европейки, которым охота поиграть в японок: длинный просторный халат, тонкий поясок, повязанный под самой грудью. Оттого и европейское платье не делало ее фигуру кургузой. Легкий зеленый шелк струился вниз, от плеч к подолу делаясь темнее. Через локти переброшена китайская шаль цвета морской волны.
— Госпожа Мияги, — по-европейски поклонился Асахина. Надо же, какую военную выправку показал!
— Прошу любить и жаловать, — а вот эта японская фраза резанула по уху в сочетании с протянутой для поцелуя рукой. Впрочем, такую славную ручку отчего бы не поцеловать.
Ногти красавицы были острижены коротко и не носили ни малейших следов краски. Гейша. Бывшая гейша. Розовый Пион, карьеру начинала в третьеразрядном Доме Сирени в Нагасаки, девятнадцати лет выскочила замуж за американского капитана, и в обновленную Японию вернулась уже вдовой и судовладелицей.
Отчего нет? Если человек хорошо и до тонкости знает одно дело — он может освоить и другое. Господин Мияги был из тех, кто и при старом режиме не стал бы особо смотреть, кого принимает в дом, если с ним в дом приходит торговый флот, а уж после революции-то, когда столько людей с громкими именами взяли в жены старых подруг, ему и вовсе не на что стало оглядываться.
Их провели в столовую, обставленную в европейском стиле — «ёсицу». Ёсицу, ёфуку — европейская обстановка, европейская одежда, и хозяйка по имени Ёко, через тот же знак. Знак «океан», он же «заморский», он же «чужой».
Стол был накрыт на три персоны — значит, Синдо куда-то собирается. Едва подали суп, предположение подтвердилось — со двора донесся топот копыт и скрип лакированного дерева, а потом удар и вскрик: Синдо хлобыстнул тростью кучера. Хозяйка чуть сдвинула бровки и насмешливо оттопырила нижнюю губу. Надо думать, его поездка как-то связана с той публикой, которой предназначены лишние рис и рыба. А злость — с тем, что не пригласили пообедать?
После супа подали форель. Асахина управлялся с обеденным прибором так же ловко, как и хозяйка. Сайто заметно не хватало сноровки — но он следил за этими двумя и брал со стола те же вилочки, что и они. Поддержать беседу тоже не мог — английский у обоих был слишком беглым. Но ему и не нужно было знать английский, чтобы уловить в голосе хозяйки игривые тона.
Что имел в виду Нисигава, восхваляя ее верность? Почему Синдо был так зол? Или господин Мияги ждет от супруги сугубо деловой верности — что в наше время тоже немаловажно? Асахина в бытность свою Тэнкеном славился красотой. Даже в розыскном списке среди особых примет было указано: «необычайно хорош собой». Война оставила ему несколько преждевременных морщин, сделала рот жестче, линию подбородка тверже — но он и сейчас был хоть на сцену. Однако успехом у женщин не пользовался. Вернее, имея этот успех в изобилии, совершенно не пользовался им. Неизвестно, как оно было за морем, но, насколько Сайто изучил его повадки здесь — до женитьбы он жил совершенным монахом, даже в веселый квартал ходил только за компанию и только выпить.
…Асахина что-то, улыбнувшись, сказал, женщина засмеялась и наконец-то перешла на японский.
— Я объяснила господину инженеру, что сегодня на японской половине дома и в саду состоится костюмированный вечер. Гости будут представлять разные эпохи Японии — от Хэйан до последних лет перед Бакумацу. Я оденусь как дама времен Камакура. И приглашаю вас.
— У нас нет костюмов, — усмехнулся Сайто.
— Вот и Асахина-сэнсэй так сказал. Но ведь костюмы у вас есть! На этом балу никто не представляет эпоху Мэйдзи — вы будете как нельзя кстати в своих мундирах. Оставайтесь! — она снова повернулась к Асахине. — Вы станете нашими почетными гостями.
— Почетными гостями? — Асахина улыбнулся. — Или главным блюдом?