— Она где-то здесь, — инженер себе сам казался юрэем. Дневной свет резал глаза, горло будто шелушилось. — Она не может выйти на свет. Спит где-нибудь под корягой, недалеко.
— После того, что солдаты видели ночью, они боятся идти в лес, — сказал Такаока.
— Ну так пусть лес прочешут люди господина Камимуры, — инженер вздохнул. — Темные, сырые места, куда не проникает свет. Возьмите местных жителей. Они должны знать, где здесь можно найти такое. И сразу же отрубите ей голову.
— А не спугнем?
— Не должны. Ее же только вчера укусили.
— Мне очень трудно будет объяснить это господину Камимуре, — Такаока опустил глаза.
— Скажите, что она ранена, — у инженера закружилась голова, он откинулся на опорный столб крыльца — тот самый, о который его вчера треснул Уэмура. На коленях у него был абак, он подсчитывал примерную сумму нанесенного ущерба и компенсации пострадавшим. Голова слушалась плохо, знаки расплывались, но это было лучше, чем лежать, вслушиваясь в боль. Петицию он хотел подать уже завтра. Конечно же, дадут меньше, чем нужно, — поэтому лучше запросить больше и знать, с какой суммы начинать торг. Ах, какая жалость, что не приехал Ояма…
И еще было неприятно, что вчера он плохо подумал об Ато. Не убил он свою женщину. Наоборот, прикрывал до последнего, отводил глаза. Остался бы инженер буддистом, молился бы, чтобы им довелось переродиться кем-то, кому добродетели этой пары подойдут, а пороки не помешают, — волками, например. А так он просто молился.
— По-хорошему, вам лечь надо, — снова проворчал Сёта, подходя. Принёс чаю в черпаке. Паровоз все-таки можно рассматривать и как большой чайник.
— Я не хочу лежать, — сказал Асахина. — Там и без того тесно, а я не настолько серьезно ранен.
— С инспектором вы друг перед другом себя показываете, вот что, — Сёта покачал головой. — Как дети малые, право слово. Не ваше это дело — за мятежниками гоняться. Пусть бы один разбирался, хитроглазый. Его это работа.
— Нет уж, — сказал инженер. — Я сам согласился, так что это теперь и моя работа.
Факты лежали перед ним с самого начала. Желтые и коричневые отполированные кусочки дерева, как в головоломке. Ему не пришло в голову сложить их до сегодняшнего утра. Потому что он думал о своем спутнике как об убийце. Только как об убийце. Не как о лжеце.
— Как же, как же! — Сёта не уходил, ожидая, пока инженер выпьет весь принесенный чай. Фельдшер Камимуры сказал, что инженеру нужно много пить, — и Сёта, видимо, не успокоится, пока начальника не раздует в бочку. — Он позвал! А вы пошли! Все воевать не отвыкнете. А убьют вас — где еще такого хорошего начальника найдем? Поставят гайдзина[94] какого-нибудь — наплачемся ведь.
— Не поставят. Да и я больше со станции ни ногой.
Если я туда вернусь.
— Кстати, об инспекторе. Где он сейчас? Тоже ведь должен здесь лежать — а ускакал еще раньше, чем я проснулся.
Правильней было бы сказать «очнулся». Потому что ночью Асахина не заснул — он именно потерял сознание и не видел, как стоявшие недалеко от Ханно люди Камимуры пришли на помощь. Как это ни смешно, добраться раньше им помешала вздувшаяся река и бревна, которые снесли мост. Асахина улыбнулся, подумав, как подешевеют теперь дрова в Токио. Ненадолго, правда.
Инспектор, как выяснилось, еще на рассвете взял два взвода солдат и ушел наверх — кажется, ему удалось починить вагонетку или наверху нашлась запасная, потому что через несколько часов во временный лагерь у железной дороги начали прибывать закопченные перепуганные люди.
Голодных пока что быстро удавалось накормить: достаточно пойти туда, где прошла волна, и набрать в подол убитой взрывом рыбы. Асахина увидел на тропинке чернокожую, шагавшую с рыбиной в руках. Она тоже заметила инженера и свернула в его сторону.
— Эй, вы тот самый красавчик, что говорит по-английски, верно?
Инженер улыбнулся и поклонился ей как мог.
— Черт, я полгода не слышала человеческого языка — и не научилась толком чирикать по-вашему. От меня все шарахаются как от чумной. Хозяйка померла — это правда, что ли?
— Даже если госпожа Мияги жива, она, к сожалению, должна будет умереть, — инженер опустил глаза. — Она замешана в государственном преступлении.
— Ха! — чернокожая блеснула зубами. — Государственное преступление! Да здесь настоящая чертовщина творилась, вот что я вам скажу. Они продали душу дьяволу — хозяйка, ее муж, ее хахаль, все. Когда все начало гореть — я так и поняла, что это нечистый пришел за своим добром.
— Нет, — поправил ее инженер, — это как раз полиция. Но миссис Мияги и не была вашей хозяйкой. По закону ваш контракт недействителен. Я думаю, вам помогут вернуться домой.
— Домой! — фыркнула черная. — Что я там не видела, дома? Хотела мир поглядеть, дура, — а тут сразу в фургон сунули и в этом лесу выгрузили. Поглядела мир, ничего себе. Деньги неплохие давали, что есть, то есть — так все в пожаре сгорело. Где эта ваша полиция, я ей глаза вырву!
— Если бы я сам знал, — вздохнул инженер. Он сейчас испытывал к полиции сходные чувства.
— Эй, а вас крепко потрепали, — девица покачала головой. — И повязки все грязные. Хотите, переменю?
— Это деготь, — Асахина провел пальцем по темному пятну. — Если им смазывать раны, они меньше кровоточат, заживают быстрее и не гноятся.
Девица наклонилась посмотреть и присвистнула.
— Зато и воняет же, — сказала она.
— Зато я уже на ногах.
— Это да. Это часто так бывает. Ну, будет что нужно — зовите.
Она пошла прочь, покачивая бедрами. Так в кимоно ходить нельзя. Асахина мысленно переодел ее в европейское платье — и тут же нашел красивой. Какое великое разнообразие людей сотворил Бог, подумал он. И как люди делают из этого разнообразия причину для вражды и ненависти…
Видимо, сработало правило «не говори про тэнгу» — навстречу черной девице шагал Сайто. Пропустив ее, приостановился, поглядел вслед, покачал головой — ну и походка. Подошел к крыльцу.
— Я забыл отдать вам кое-что из вашего имущества, — сказал он, вынимая из кармана закопченный крестик. — И как это олово не расплавилось в огне?
— Благодарю покорно. Это никель. Много ли у вас еще дел, господин Фудзита?
— Почти все закончено. Верхний лагерь мы свернули, пещеры очистили, найденные документы я сдал военным. Свидетелей опросил. Думаю вернуться следующим поездом. Как вы себя чувствуете?
— Достаточно плохо, чтобы не ждать. Думаю, Сёта и не даст — просто перебросит через плечо и унесет. Если у вас все, то прикажите переносить тяжелых раненых. И… что будет с господином Харадой?
— Полагаю, он исчезнет где-нибудь по дороге. По моему, увы, недосмотру. Видите ли, мы говорили утром, пока не рассвело. Он чувствует себя примерно так же, как и вы, но, объясняя мне, как ему плохо, он завязал узлом железный костыль. Пулевая рана зажила в считанные минуты — но он может держать в руках ваш меч, ваш амулет, и… удивительное дело — при виде крови его теперь мутит. Я не думаю, что нашим военным нужно его видеть.
— Как же он исчезнет, если его днем можно поднять только лебедкой…
— Ну так сбежит ночью из тюрьмы, выломав прутья, велика важность. Я только прослежу, чтобы охранников не повредил.
— Раз вы все продумали — не пройдете ли со мной туда, за контору? Нужно кое-что обсудить подальше от посторонних глаз.
— Да, конечно. Помочь вам?
— Не стоит.
Инспектор довольно сильно хромал. И, казалось, слегка выцвел. А в остальном никак не изменился. Это было хорошо.
Асахина не хромал, но цеплялся за стену. Левое плечо ему изорвали до кости, рука не поднималась — а правой он держался, поэтому инспектор, развернувшись и сказав:
— Я слушаю вас, — никак не ожидал, что откуда-то снизу ему в подбородок выстрелит кулак.