Дайнагон посетил храм три дня спустя — и видел трещину в камне.
Нет, дело было, конечно, в колдовстве. А те люди не стоили ни его внимания, ни его вражды. Так он тогда подумал. Это потом, годы спустя, он начал видеть в мечтах, как ломаная двузубая молния обрушивается на покосившуюся веранду. Это потом.
Глава 1. Тамадама[34]
«Эта сволочь Сайто Хадзимэ…»
Токио, 13 лет спустя
Стол был не таким уж большим. Он был просто европейским — чужим, объемным, угловатым, — перевод дерева, а не стол. Он занимал пространство много больше собственного размера, как сказочное чудовище. Его и человеческим словом назвать было трудно — так и просилось на язык громоздкое «тэбуру». Единственным европейским предметом меблировки, кроме стола, был венский стул, выглядевший как приспособление из заморской камеры пыток, но удивительно удобный для того, чтобы «опирать поясницу» — в стране появились новые вещи, в языке — новые обороты. Хозяин кабинета был благодарен всем буддам и бодхисатвам за австрийскую мебель — она была рассчитана на людей его роста.
Сейчас хозяин занимался тем, для чего и существуют в природе письменные столы — лихорадочно оформлял бумаги. Рапорты, просьбы, предложения, списки, дела — все, что должно быть сделано и приведено в порядок до завтра. «И подумать только, я, именно я когда-то пошутил, что единственной пользой, которая может проистечь от революции, будет то, что сгинет, наконец, наша многочленная бюрократия. Сгинет. Бюрократия. Как же. Интересно, как глубоко нужно провалиться в прошлое, чтобы избавиться от бланков и рапортов? В Камакуру? В Хэйан?» Мысль о том, что Кусуноки Масасигэ[35] или Кисо-но-Ёсинака[36] должны были заполнять что-то в трех экземплярах была — пффт — абсурдной. Однако родные острова есть родные острова… так что вполне может быть, что герои и злодеи старых хроник тоже тонули в бумажной рутине. «Наверняка есть люди, которых просто хватит удар при мысли о том, что этим приходится заниматься мне. Большинство младших офицеров Токийской полиции определенно считает, что у меня из рукавов драконы вылетают». Он посмотрел на узкий синий форменный обшлаг… это был бы очень маленький дракон. «А маскировка все-таки замечательная. Надеть форму и фуражку, коротко остричь волосы, перейти с трубки на сигареты… и даже очень наблюдательный человек скажет только: «Смотри, как этот высокий полицейский похож на… Да нет, не может быть, конечно». Ну что ж, еще два письма и можно будет чуть-чуть вздремнуть».
Он взял следующий лист бумаги, прищурился… Левая рука механически охлопывала стол в поисках портсигара.
Внезапная — и насильственная, не забудем, насильственная — смерть Окубо Тосимити[37], министра внутренних дел, наступившая вчера вечером от критического переизбытка стали в досточтимом организме, вызвала бумажный шторм, который и сам по себе мог бы парализовать правительство. И парализовал. А времени оставалось мало. «Безнадежные дураки. Они думают, что если они будут сидеть тихо и действовать по процедуре, все обойдется. Ха. Окубо мертв, и мы остались с теми же некомпетентными олухами, которые похоронили предыдущий режим. Те, кто убил министра, не упустят такого шанса. О нет, не затем они его создавали».
— Ты знаешь, — сказал он вслух, — что мне это напоминает? Убийство Сакамото Рёмы. Помнишь, осенью шестьдесят седьмого, как раз перед тем, как война началась всерьез? То самое, в котором обвиняли меня. Я всегда думал, что это был кто-то из своих, из патриотов, из Исин-Сиси. Кто-то, кому очень не нравилось, что стороны почти пришли к соглашению, и кто хотел гражданской войны. Кому казалась неубедительной победа, полученная без боя. У меня не получилось спросить у Сайго[38], так может, сейчас удастся выяснить… если дыхания хватит.
Тот, к кому он обращался, промолчал. Как обычно. Просто сидел себе на заморском же, только несколько попроще, стуле — темный охотничий костюм, цепочка от часов, шейный платок; намек на улыбку завис в уголке рта. На правом рукаве — морщинка, там, где фотографию погнули. Хотя если бы человек ответил, полицейский инспектор не удивился бы.
— Если я уцелею и в этот раз, через год я буду старше тебя. Очень непривычное чувство, фукутё. Я сейчас много старше Окиты, но я всегда был старше Окиты. А вот ты… Я никогда не думал, что доживу до твоих лет…
Лето ломится в окно, но там, где оно раньше бы просочилось сквозь бумагу, оно встречается с прозрачным европейским стеклом и отступает, только через открытую форточку слышен стук тамадама и считалка:
Огонь ушел — тепло, свет, яркое текучее пламя — Харада, Окита, командир… Огонь ушел, а лед — нет. Он не горит, лед, не поглощает себя. В самом худшем случае — тает, становится водой, уходит тонкими струйками и ждет нового случая обрести форму — и невнимательный противник налетает на стену там, где никак не рассчитывал ее найти.
Итак, кто же тот убийца и кем послан? Кому выгодно, чтобы правительство месяц или два, а то и дольше, билось, как рыба, вытащенная из пруда? И зачем? Уж не затем ли, чтобы ухватить рыбу за жабры? Но что ни говори о тех, кто остался после смерти Окубо, — их много, они государство, эта рыба слишком велика, чтобы ловить ее в одиночку. Значит, и противников тоже много. Один человек может не оставить следов, полицейский это хорошо знал, сам не так уж давно был таким одиночкой. Два его бывших имени до сих пор оставались в верхушке розыскного списка — одно в первой десятке, второе чуть пониже. Да, можно не оставлять следов, можно бить по стыкам, по уязвимым местам, по людям, которые образуют связи. И раскачать лодку. Но вот перевернуть ее у одиночки не получится. А если не один, если много людей занимаются тайным делом, то по воде неизбежно пойдут круги… а по поверхности воды бежит-скользит водомерка — и чувствует, как прогибается под ней только что безмятежная гладь пруда.
Рапорты, отчеты, списки — корзины и ведра бумаги. Старый броненосец времен американской внутренней войны, купленный в Шанхае неизвестно кем — и пропавший из виду. Там же, на материке, по всему южному побережью идут войны между опиумными бандами — кто-то новый и очень жестокий выдвинулся на материк и кланы опрокидываются друг на друга, как дома во время легкого толчка…
Этот кто-то использует японцев. Само по себе это естественно — очень уж много людей за годы смуты привыкло к войне и не знает, куда себя деть… но опиум — это деньги, очень большие деньги — и эти деньги тоже нигде не появились. Ни в Китае, ни на островах. Нигде.
А деньги таковы, что на них можно снарядить небольшую армию.
Двенадцать лет назад одна торговая компания за сто тысяч рё купила на материке семь с половиной тысяч ружей и три старых пушки. А кончилось это дело тем, что ополчение со всей страны не смогло одолеть одну мятежную провинцию[39]. Нынешние ружья — например, вот эти, покинувшие один шанхайский склад в неизвестном направлении, — будут получше тех, прежних. Осведомитель считал, что стрелковых единиц там от трех до пяти тысяч, — а точнее выяснить не успел, его нашли в доках со вспоротым животом и отрезанным языком… Допустим, кто-то собрал вместе военный корабль, ружья, пушки и людей. Что он будет делать с ними — и долго ли еще до этого самого сбора, который будет уже невозможно скрыть?
Что он будет делать… в стране много недовольных — и со стороны побежденных, и особенно со стороны победителей — те, у кого не сбылись мечты об идеальном государстве. Мятеж в Сацума этих недовольных проредил слегка, смерть Сайго Такамори оставила их без вождя, но если фитиль и вытащили, то сама бочка с порохом все еще стоит в подвале, пусть пороха там и осталось едва на треть. Если этот кто-то хочет просто мести, взрыва ему будет достаточно.
34
Тамадама — детская игрушка: похожая на молоток крестовина, к которой привязан просверленный шарик. Смысл игры в том, чтобы броском насаживать шарик на острые концы крестовины или укладывать на тупой конец в ритме считалочки.
35
Кусуноки Масасигэ — (?-1336) — почитаемый в Японии полководец, один из самых деятельных участников Реставрации Кэмму (1333-1336). В 1335 г. генерал Асикага Такаудзи предал императора, чтобы стать сёгуном. Масасигэ остался верен императору. Войска Масасигэ проиграли бой армии Асикага. Масасигэ и его брат Масасуэ поклялись возродиться еще семь раз, чтобы убивать государевых врагов, и совершили самоубийство. В традиции — воплощение верности.
36
Кисо-но Ёсинака, иначе Минамото Ёсинака (1154-1184) — один из военачальников, возглавлявших армию в войне против дома Тайра, положившей начало правлению бакуфу (сёгунат) в Японии. Убит по приказу родича — Минамото Ёритомо. В традиции — воплощение дурного своеволия.
37
Окубо Тосимити (1830-1878) — один из лидеров Реставрации Мэйдзи, впоследствии — министр финансов и автор земельной реформы 1872-1881 гг., а также автор указа о запрещении ношения мечей и отмены официального деления на сословия. Затем — министр внутренних дел. 14 мая 1878 г. Окубо был убит — официально шестью самураями из Сацума, мстившими за Сайго Такамори (см.)
38
Такамори Сайго (1827-1877) — один из ярчайших лидеров Реставрации Мэйдзи, впоследствии — военный министр нового правительства. В 1873 году разошелся со старыми товарищами во взглядах и ушел в отставку. В 1877 году в провинции Сацума вспыхнуло восстание против нового правительства, лидеры которого были в большинстве своем старыми друзьями и вассалами Такамори. Считая невозможным для себя их бросить, Такамори почти против воли возглавил это безнадежное дело. Раненый при осаде Кагосима, покончил с собой. Несмотря на то, что он был мятежником, уже в 1891 году ему посмертно вернули все регалии, наградили высоким придворным рангом и поставили памятник в парке Уэно.
39
Имеется в виду созданная Рёмой компания «Кайентай» и провинция Тёсю, откуда начался мятеж против сёгуната.