Выбрать главу

— А мне, — сказал полицейский вслух, обращаясь к фотографии, — почему-то не кажется, что наш кто-то — дурак. И значит это, что, скорее всего, готовится не мятеж, а переворот. Это кто-то изнутри правительства. Или очень близко. Самая работа для меня, ты не находишь?

Человек на фотографии чуть-чуть улыбнулся. Игра света, случайный блик на стекле.

Вот. Еще один запрос и… Что-то еще беспокоило, мешало. Полицейский положил кисточку на подставку, закрыл глаза. Фыркнул. Ощущение неудобства не имело отношения к делу. Просто, уходя вчера из управления, он поймал взгляд своего начальника.

Г-н Кавадзи Тосиёси, бывший самурай из Сацума, бывший патриот и заговорщик, бывший военный, а ныне начальник департамента полиции, смотрел на него сквозь тяжелое стекло кабинета с тем самым выражением, которое старший инспектор терпеть не мог — и в прошлых жизнях, и в этой. Он не умел творить чудеса, инспектор. Он уже проиграл одну войну — кому-кому, а Кавадзи это должно было быть известно лучше прочих.

Ты делаешь все, что должен, и все, что можешь, — и кое-что сверх того, и выходит так, что этого недостаточно. Иногда все, что остается, — просто умереть с людьми, которые тебе верили. А бывает, что даже это не получается, Кавадзи-сан. Бывает так, что это Айзу[41], — и у противника просто слишком много людей и оружия, вы ведь помните, как это было, Кавадзи-сан? И человек приходит в себя неопознанным в лагере для военнопленных — а дома у него уже нет… Бывает так, что это Эдзо[42], и случайная пуля, и республика, которая сходит на нет, потому что ее уже некому защитить.

«Ну и что? — удивляется красавец на фотографии, человек, умерший на неделю раньше своей республики. — Ну и что? Какая тебе разница, кто на что надеется и каков будет исход — ты же все равно не станешь делать меньше. Иди спать, тебе завтра еще работать и работать».

Лед не перегорает, нет. В уставе Синсэна нет пункта об отставке. Ни для живых, ни для мертвых. Командир третьего звена смотрит на своего фукутё. И улыбается в ответ.

День клонился к вечеру, когда высокий полицейский в надвинутой на лоб фуражке подошел к воротам паровозных депо токийской станции. Рабочие уже расходились по домам. Полицейский перехватил у ворот какого-то человека в европейской рубашке и куртке, но в старых заляпанных мазутом штанах-момохики и сандалиях на веревочках и спросил, как ему найти господина инженера Асахину.

— А, — отозвался тот, — так господину инспектору в контору надо. Вон туда, — он махнул рукой, указывая, куда именно. И почтительно добавил: — Господин инженер еще задания на завтра дают.

Он был явно горд причастностью к стальным заморским чудищам и завтрашним планам господина инженера, имя которого произносилось с почтительным придыханием. Полицейский вежливо поблагодарил и прошел, куда указано. А рабочий еще какое-то время стоял, пытаясь понять, что показалось ему таким неправильным. А потом улыбнулся и пошел своей дорогой. Мечи-то правительство запретило всем, даже своим военным. Полиции выдали заморские сабли и дозволили носить в ночную смену — когда дубинкой можно и не отбиться. Но природу не переделаешь — вот и сажают полицейские новые клинки на привычные длинные рукоятки. Начальство ворчит, конечно, но тоже… понимает. Если бы рабочий лучше разбирался в оружии, он понял бы, что у встреченного им полицейского от старого меча не только рукоять, но и клинок, — и тогда, пожалуй, испугался бы. Не ходят хорошие люди по улицам с запрещенным оружием. Но рабочий разбирался в рельсах и костылях.

Здание конторы было европейским, с большими застекленными окнами и распахивающимися деревянными дверями. Полицейский постучал в нужную и вошел.

Господин инженер сидел за столом — таким же неуклюжим, как в полицейском управлении, — и, обхватив голову руками, смотрел в сегодняшнюю газету. Вряд ли содержание первой страницы отличалось от вчерашнего.

— Чем могу быть полезен? — невыразительным голосом спросил он.

Полицейский не ответил, разглядывая его. Инженер, наконец, поднял голову и, прищурившись, посмотрел на вошедшего. Встал — одним плавным быстрым движением. Полицейский усмехнулся уголком рта и снял фуражку.

Они стояли неподвижно, глядя друг на друга. Два человека в тесных заморских костюмах, между ними — широкий европейский же стол, и тень креста от чужеземного оконного переплета ложится на разбросанные по столешнице бумаги и стопку английских книг. Но время стремительно откатилось назад, в те года, когда подобная встреча не могла закончиться ничем хорошим.

Они знали друг друга — Асахина Ран, ронин из Мито, патриот, бывший хитокири[43], бывший телохранитель и агент Кацуры Когоро — и Сайто Хадзимэ, ронин из Айзу, бывший командир третьего звена Синсэнгуми. Инженер Асахина смотрел на меч на поясе.

вернуться

41

В ходе войны сторонников сёгуната с новым правительством часть армии сёгуната отступила в провинцию Айзу, сохранившую верность Токугава. Кампания там была крайне жестокой и сопровождалась большими жертвами среди гражданского населения.

вернуться

42

На острове Эдзо, ныне Хоккайдо, располагался последний очаг сопротивления новому режиму («республика Эдзо»), возглавляемый Эномото Такэаки (впоследствии — командующим военно-морских сил Японии) и Тосидзо Хидзикатой. Хидзиката погиб на Хоккайдо от шальной пули.

вернуться

43

Хитокири — от слов «хито», «человек» и «киру» — «резать, рубить», то есть, «головорез». Так называли политических террористов, убивавших чиновников сёгуната.