Это было приятное дело, оставленное на вечер, напоследок. Приятное не существом своим, а тем, что его, наконец, можно было сделать. Более того, в нынешних обстоятельствах оно превращалось в оперативную необходимость. Человек, к которому шел полицейский, был из лагеря патриотов и хорошо показал себя во время смуты. А потом смута кончилась и те, кто выжил, стали большими людьми. Иногда очень большими. Но когда в досягаемости почти все, часто вдруг оказывается, что не хватает чего-то еще. А связи есть, а знания есть, а возможности сбыта выросли. Впрочем, пока созданная чиновником сеть занималась только контрабандой, вернее, только безобидной контрабандой, токийская полиция предпочитала закрывать глаза. Как говорят классики, рыба веселее плодится, если пруд чуть затянут ряской, а люди лучше служат государству, если кое-какие стороны их жизни оставляют без внимания. И если у этих людей хватает ума не переходить границы…
Потому что желание съесть слишком жирный кусок иной раз переводит простую контрабанду в ранг государственной измены.
Полицейский остановился у ворот, за кругом света от фонаря, и посмотрел на ярко освещенные окна особняка. Большие, плоские — как в управлении или железнодорожной конторе.
Он снял фуражку, положил на подстриженный куст под балконом. Подпрыгнул, подтянулся, перехват, еще один, вот, стоял человек на земле, а теперь стоит на балконе. Есть преимущества у высокого роста, есть.
Хозяин в домашнем кимоно, из-под которого виднелся воротник европейской рубашки, сидел за тонконогим столиком и увлеченно что-то считал и записывал в тетрадь. Что-то у него не сходилось, он зачеркивал, считал снова, перекидывал косточки абака. Потом поднял голову — и кисточка выпала из руки.
— Я, — а ведь молодец, даже петуха не пустил, — вас не звал.
И правда. Не звал. Приятным было сегодняшнее дело, приятным. Г-н Ямагути не просто держал сеть, не просто торговал тем, чем не следовало. Он еще любил рыбалку. Любил ловить людей на ту или иную наживку. На жадность, на страх, на обиду. Ловить и ломать. Он был из старых Исин-Сиси, с самого начала, и по контрабандной своей линии до прошлого месяца не делал ничего особенно дурного. Если бы не смерть Окубо и всеобщий переполох, его бы никогда не позволили убить — слишком многие помнили его прежним, слишком многие были ему обязаны теперь…
— Не звали. Я пришел предложить вам еще одну сделку. Вы скажете мне, когда и с какого причала заберут груз из пакгауза 4-4-8 — воистину несчастливое число[47], — а я не стану заводить на вас дело, и ваше имущество достанется вашей семье.
Господин Ямагути откинулся на спинку кресла, сдвинул руки на край стола, побарабанил пальцами как бы в раздумье. Значит, в ящике стола у него револьвер. Только дернуть на себя бронзовую ручку и выхватить. Сакамото Рёма многим наглядно продемонстрировал преимущества американского огнестрельного оружия над японским холодным — и у господ благородной цели оно вошло в моду.
Хозяин дома немного, совсем немного не рассчитал. Он полагал, что инспектор слишком близко подошел к столу и потеряет драгоценное время, пока будет возиться с ножнами. Господина Ямагути не учили драться в тесных помещениях. Этому мало где учили. Вообще-то, инспектор не был сентиментален и спокойно пустил бы в ход свой собственный, тоже неуставной, револьвер. Но на шум сбежалось бы полдома, а инспектора не интересовал никто из домочадцев.
Хозяин дома не заметил, пропустил движение — и звук, должен же быть звук… — и теперь видел краем глаза волнистый рисунок по кромке. Хороший меч. Очень хороший. Княжеский. Откуда он у полицейского?
— Подарок, — прочел мысли инспектор. — Так когда придут за грузом?
— Если я скажу… вы меня убьете.
— Я убью вас в любом случае, — пояснил инспектор. Правой рукой он сооружал что-то из большого европейского носового платка, и чиновник вдруг понял, что это — кляп.
— Вас услышат…— прошелестел чиновник.
— Будет очень жаль. Я не люблю вредить посторонним.
— Чего вы хотите? — чиновник смотрел на неподвижное лезвие. — Денег, чего?
— Имя. Сроки.
— Вам не нужно, — убежденно сказал чиновник. — Это не те люди. Или вовсе не люди. Мне заплатили, да. Но я не стал бы — мне и так было хорошо, я не стал бы, если бы не боялся.
47
Число «четыре» по-японски произносится как «си», что созвучно слову «смерть», и оттого считается несчастливым. По возможности японцы избегают его или произносят другую форму — «йон».