Нога болела с каждым шагом все сильнее — растревожил вместо того, чтобы дать покой, эх, Кондо всегда ругал за такие дела, особенно его, к боли относившегося легкомысленнее других.
— Стой! Стой! Куда?! Поворачивай! — охранники у бараков, видя, что пахнет бунтом, похватали уже не палки, а пистолеты. Один успел выстрелить — и тут же исчез в месиве тел, сладострастно топчущих и рвущих. Второго Сайто срубил и подхватил пистолет раньше, чем несчастный упал. Двое других предпочли бежать.
Теперь оставалось самое сложное — направить толпу куда надо. Потому что есть еще солдаты, которые, скорее всего, еще не поняли, что произошло.
С помещением конторы было что-то не так. Казалось бы, ничего не изменилось — разве что освещение. Глухие жалюзи, заморские лампы с гнутыми стеклами… а вот в самом воздухе будто что-то искривилось, как тогда на ужине, только много, много сильнее. И можно было угадать, где проходят складки, — по тому, как стояли и двигались люди.
— Господин Асахина. Очень рад вас видеть, — маленький чиновник с необычайно белым, нежнее лепестка кувшинки, лицом, был центром, средоточием расходящегося по комнате холода.
«Как алмаз, который крепче камня, сделал Я чело твое; не бойся их и не страшись перед лицем их, ибо они мятежный дом», — вспомнил Асахина. И ответил спокойно:
— Доброй ночи, господин Уэмура.
Вот бы кому пошел наряд времен Камакура… и времен Нара, и времен Эдо. Но много лучше ему бы пошла земля. Со всех сторон.
«Нет», — сказала земля и накрыла его самого, выворачиваясь наизнанку, вытесняя его куда-то туда, где шуршало и скреблось, заменяя его собой.
Он задыхался, он боролся с накрывающим валом. Каким-то образом колдун почуял один из самых темных его ужасов — быть погребенным заживо. Опоры под ногами не было, а грудь сдавливало все сильнее. Он знал, чего хочет Уэмура, — просьбы о пощаде, хотя бы мысленной, хотя бы знака. Вернуться домой, на свет, к О-Аки и малышам — разве для этого не стоит поступиться гордостью?
Гордостью? Да, конечно… Только тогда разойдется ткань и земля посыплется вовнутрь, в него самого, — и у него уже не будет силы остановить ее. Его все равно не станет, не станет нигде. Он не вернется, никто не вернется.
Он вскинул перед собой руки — кулак в ладонь, — останавливая, раздвигая, рассекая непроглядную толщу страха. Знал, что его сомнет, — но без сопротивления уходить было негоже. «Как алмаз, который крепче камня…»
Пелена стекла с него. Медленно, оставляя за собой какой-то маслянистый слой. Все четыре конторских лампы горели ровным желтым светом. Воздух по-прежнему гнулся, но стал прозрачен.
Госпожа Мияги улыбалась. Теперь на ней был европейский мужской наряд для верховой езды, и волосы она уложила в европейском стиле — и эта одежда подчеркивала то, что в Европе считается недостатками женской фигуры: маленькую грудь и далеко не идеальной прямизны ноги. В руках госпожа Мияги держала длинный сверток — меч, как надеялся инженер.
— Вот видите, друг мой, — полуобернувшись к Ато, сказал господин Уэмура. — Ваши прогнозы оказались неверны: господин Харада не только остался с нами, но и привел пленника.
Инженер развел и опустил сомкнутые над головой руки. Бесполезные веревки лежали на полу. Он подвел Хараду, подвел Сайто… кого еще? Всех этих рабочих, чьих имен он не знает? Солдат, пригнанных сюда на убой? Теперь, когда их обман раскрыт, как долго Уэмура даст им жить? Лицу было щекотно от пота. Сил поднять руку и утереться не было — их хватало только на то, чтобы сидеть на коленях прямо, не заваливаться набок. Все, что он успел скопить, пока его нес и вел Харада, Уэмура забрал легко, играючи.
— Неужели ваша прежняя работа надоела вам, господин инженер? — маленький чиновник все еще смотрел на него. — Убивать промышленников и помощников министра — довольно странный способ подавать рекламации. Глубоко скорблю, но мне придется обойтись с вами сурово. Не в добрый час вы решили вернуться к деятельности Тэнкена.
— Занятно, — усмехнулся инженер. — Мне всегда казалось, что если мне и отрубят голову — так за то, что я совершил. А Тэнкен в роли принца Аримы[89] — как-то даже и смешно. В наши времена позором было приписывать себе чужие дела и спихивать на других свои. Сомнительная честь, но у убийц времен Бакумацу она была. Ато, куда она делась?
89
Принц Арима — трагико-романтический герой, сын императора Котоку. Был оклеветан и казнен своими врагами (658 г.). Символ невинной жертвы.