Сайто снова фыркнул. Обескураженность Хидзикаты смешила его. Это же надо выдумать — послать Ямадзаки с парнем в агэ-я, чтобы наставить его там на путь истинный. И для прикрытия велел взять Тодо и Сайто — якобы желающего отпраздновать свое выздоровление.
Сайто подбросил на ладони связку монет, принесенную Ямадзаки.
— Ладно. Я и в самом деле не прочь выпить.
— На мне была надета кольчуга, — улыбнулся господин дайнагон Аоки. — Вот почему я остался жив. Не все придворные, знаешь ли, изнеженные трусы.
Асахина низко поклонился. Объяснение не удовлетворило его — своими глазами он видел, как Окита ударил дайнагона, и знал, что кольчуга от таких ударов не спасает.
Но другого объяснения, он понимал это, не будет. Равно как и ответа на вопрос «что вы делали той ночью в святилище». Дайнагон снизошел до ответа — это само по себе небольшое чудо. Большего нельзя не то что требовать — даже просить.
— Ну, оставим в стороне мою скромную персону, — дайнагон взмахнул веером. — Поговорим лучше о тебе. Господин Сакума убит, господин Кацура пропал, Тёсю императорским эдиктом провозгласили мятежным ханом и сёгун намерен послать туда войска, домой вернуться ты не можешь. Я предлагаю тебе служить в моей охране.
Асахина поклонился в пол. Кланяться господину Аоки было одновременно тяжело и легко. Легко — потому что какая-то сила давила на плечи в его присутствии. Тяжело — потому что в груди словно бунтовало что-то против этой силы.
— С вашего позволения, — сказал он, — сей человек желал бы все же отправиться в Тёсю. Там будет война, и покинуть в беде друзей для меня невозможно…
— Неправда, — господин Аоки склонил голову набок. — Тебе вовсе не хочется в Тёсю. Ты очень недоволен тем, что твои соратники учинили в городе. Ты не уверен в том, что готов разделить их цели.
— Все это так, — Тэнкэн не поднимал глаз, слишком много мог дайнагон прочесть по ним. — Но сейчас им угрожает война с четырех сторон, и мой долг — быть там.
— Долг? — в жаркой комнате стало отчего-то холоднее. — Какой долг? Ты нарушил свой долг перед отцом, когда покинул дом. Нарушил долг перед господином, покинув хан. Долг перед государем состоит в том, чтобы защищать его, а Тёсю теперь — враг императора. Какой долг может связывать тебя с Тёсю?
Тэнкэн сжал кулаки.
— Господин Кацура — мой благодетель, — тихо сказал он. — Господин Сакума был моим благодетелем, а Каваками убил его. Я должен найти Каваками и отомстить за смерть господина Сакумы. Должен найти господина Кацуру и охранять его жизнь…
— Чушь, — отмахнулся веером дайнагон Аоки. — Кацура — рыцарь возрождения, Сакума — чиновник сёгуната, долг к ним не может быть равным. Ты запутался, Тэнкэн. Каковы твои подлинные желания?
Асахина сглотнул.
— Я хочу научиться делать машины, — сказал он. — Чтобы варвары не могли сломить нас, как они сломили Китай. Если для этого нужно поехать к варварам, я поеду к варварам. Если нужно будет сойти в ад — я сойду в ад.
— Похвальная решимость, — господин дайнагон улыбнулся. — А язык ты изучаешь, чтобы говорить с демонами?
Асахина покраснел.
— «Знай врага, знай себя — и ты победишь в ста случаях из ста», так писал великий Сомбу.
— Дай мне книгу, по которой ты изучаешь язык, — господин дайнагон протянул руку, и Асахина не смог противиться.
Аоки повертел учебник в руках, раскрыл ближе к концу, прочел вслух — и Асахина поразился: самые языколомные места он произносил не хуже варвара из Иокогамы:
Дайнагон посмотрел на Асахину поверх страниц и спросил:
— Ты понимаешь, о чем это?
— Надеюсь, что да, господин, хотя мои познания весьма жалки. Это о том, как человек днем и ночью с детства должен думать, что его господин близко. Признаться, я был удивлен, что варвары знакомы с учением Конфуция…
Асахине пришлось прерваться, потому что господин Аоки залился смехом.
— Здесь неверный перевод, — дайнагон постучал по закрытой книге. — Слово «лорд» надо переводить не как «господин», а как «Бог». Что ты знаешь об учении христиан, Тэнкэн?
Все, что Тэнкэн знал о христианстве, можно было записать четырьмя знаками на ногте большого пальца.
— Оно отвратительно, — неуверенно начал он. — Оно развращает умы людей и толкает их к смуте… — тут пришлось умолкнуть, потому что получалась чушь: он сам, Тэнкэн, по доброй воле примкнувший к явным смутьянам, кого-то будет порицать за побуждение к смуте? Не смешно ли?
— Чушь, — снова сказал дайнагон, и опять вымел из воздуха нелепость веером. — Дело вовсе не в этом. Дело в том, что христиане отвергают всех других богов, кроме своего. Их Бог дал им страшную силу, они распространились по всему лику земли, как чума. Но за это они предают ему свои сердца, и он их пожирает, а они едят его плоть. Ты думаешь, что они научат тебя строить машины? Возможно. Но твое сердце уже не будет больше сердцем японца, не будет истинным сердцем, которым только японцы и могут обладать. В него проникнет демон, которому они поклоняются. Вот в чем главное зло. Тебе не нужно ехать учиться к варварам. Они уничтожат твое сердце. Сожги это.
Книга шлепнулась перед Асахиной на татами.
— При всем моем уважении к вам, — тихо сказал Тэнкэн, — я не могу. Это подарок господина Сакума. Последний подарок. Я не могу так поступить.
— А ведь я тоже твой благодетель, — мягко сказал господин Аоки. — Я далее тебе кров и пищу, предлагаю службу. Даже одежда на тебе — из моего дома…
— Если вы потребуете оставить все ваше у вас, я уйду нагим, — спокойно ответил Асахина. — К сожалению, я не смогу вернуть вам пищу, но обещаю оставить то, во что она превратилась.
Смех господина дайнагона вновь раскатился переливами, похожими на звуки водяной цитры.
— Не нужно уходить, Тэнкэн. И книгу не надо жечь — я проверял тебя. Мне нравится твоя верность.
— Позвольте заметить, что вашему покорному слуге не нравится этот способ проверки.
— Твоя смелость мне нравится тоже. Поживи пока здесь, подлечи ногу, отдохни, развлекись. Молодым людям нужно иногда развлекаться. А кстати, нынче вечером мои люди отправляются веселиться к Янаги. Не желаешь ли составить им компанию?
— Благодарю покорнейше, нет.
— Ну а я настаиваю, — бросил господин Аоки. — Ато! Ато, подойди сюда.
Ато, ждавший за порогом, отодвинул фусума и поклонился.
— Возьми Тэнкэна с собой, — тон господина дайнагона был самый непринужденный. Тон человека, не представляющего, что ему могут отказать. — Юноше нужно развеяться.
Кэйноскэ прежде никогда не хотелось нарушить статью устава, которая запрещает поединки по личным мотивам. Ту, что запрещает покидать ополчение — хотелось, а эту нет. Пока не оказалось, что эти мерзавцы Ямадзаки, Сайто и Тодо привели его в веселый дом, чтобы подсунуть под него женщину.
Еле вырвался Кэйноскэ от размалеванной шлюхи, сказавшись, что живот разболелся до невозможности, и если он сейчас же не доберется до отхожего места, то ему сделается плохо прямо в этой комнате. Надо сказать, не очень-то и соврал: отвратительная почти до рвоты была шлюха — толстозадая, писклявая, вертлявая. И как только Ямадзаки пришло в голову, что он польстится на такую? Как господину Хидзикате пришло в голову, что он хоть на кого-то здесь может польститься?
Он ожидал какого-то подвоха, когда Хидзиката сказал «это приказ». Сначала думал, что господин фукутё сам соизволит втайне прийти сюда, скрыв лицо под глубокой шляпой. Потом, когда выпили уже довольно много, а Хидзиката все не появлялся, Кэйноскэ подумал другое — что фукутё намекнул за кем-то из троих проследить, и старался внимательно слушать разговоры. Но троица собутыльников не говорила ни о политике, ни о делах отрядных, а все больше о своей жизни и юношеских годах, девки подливали, хихикали и играли — одна на барабанчике, вторая на сямисэне, третья на кото, а четвертая, самая разодетая, танцевала. Именно она после танца подсела к Кэйноскэ, разговоры принимали все более непристойный оборот, и наконец выяснилось, что Кэйноскэ грубо провели. Под насмешливые и похабные напутствия ему пришлось проследовать за размалеванной тварью через внутренний садик в дальние комнаты, откуда насилу удалось вырваться.
64