Солнце, почти зримо ползущее к горам в час Петуха, светило еще ярко и жарило вовсю, так что огонь почти растворялся в его лучах. Дыма поднималось не так уж много, и казалось, что дом тает от жары, что именно солнце пожирает его, забирает к себе с легким пеплом…
— Бежим, — Тэнкэн дернул его за рукав, и Кэйноскэ понял, что засмотрелся на огонь, очарованный, подобно художнику Ёсихидэ[70].
Он встряхнулся и побежал прочь за Тэнкэном, кусая губы.
От ворот усадьбы вниз вела дорога — но с этой дороги беглецы сразу же свернули, вскарабкались вверх по склону, продираясь прямо сквозь заросли, и там, тяжело дыша, упали между камней.
Отсюда усадьба просматривалась как ладонь, и Кэйноскэ увидел, как во двор вбегают этот мерзавец Сида и кое-кто из поисковой партии. Он не смог удержаться от тихого смеха, видя, как Сида мечется по двору. Да, поджечь поместье — это была прекрасная мысль: теперь вся сволочь, которую послали в горы гоняться за бродягами и за ними двумя, сбежится на пожар в попытке хоть что-то спасти.
— Вниз, — скомандовал Тэнкэн, едва они отдышались. — Нам нужно спуститься с гор до темноты, не то ноги переломаем.
— Не переломаем, — уверенно возразил Кэйноскэ. — Луна только-только на убыль пошла.
Тэнкэн молча развернулся спиной и скрылся в зарослях.
Почему он не боится поворачиваться ко мне спиной? — юноша ощутил внезапную обиду. — Неужели совсем не ставит в грош?
Он поспешил за хитокири и довольно скоро нагнал того, увязшего в колючем кустарнике. Кэйноскэ вдруг улыбнулся: видеть спасителя беспомощным оказалось куда приятней, чем слушать его командный тон.
Впрочем, выпутался Тэнкэн почти сразу.
— Что ты делал в доме отца? — поспевать за ним было трудно, болела спина, но Кэйноскэ гордость не позволяла жаловаться и просить, чтобы нежданный товарищ замедлил шаг. Он не ожидал, что хитокири ответит, просто давал о себе знать.
— Хотел уехать в варварские страны, учиться их наукам, — Тэнкэн оглянулся, сбавил ход. — Ваш батюшка изволили подарить книгу, чтобы ваш покорный слуга изучал язык, вот, — он приоткрыл кимоно на груди и показал затрепанный томик. — Он обещал устроить эту поездку… и тут его убили.
Помолчав, он добавил:
— Вы, конечно, изволили много пострадать, но нужно идти быстрее. Эти негодяи могут возобновить погоню в любой момент.
— Сам знаю, — огрызнулся Кэйноскэ. Его отчего-то коробило это вежливое обхождение. Тэнкэн, почти ровесник, как ни крути, враг, обращался к нему как младший к старшему, но Кэйноскэ понимал, что на самом деле эта почтительность принадлежит отцу, что это по отцовским счетам выплачивает беглый мятежник.
А еще в его самоуничижении таилось какое-то странное высокомерие. Словно ничто в этом мире не в силах вывести его из равновесия и заставить говорить по-человечески.
Кэйноскэ вдруг снова до дрожи захотелось его убить — как ночью. Убить или… да что это со мной? Как такие мысли вообще могут приходить в голову? Да, Тэнкэн смазлив, как девка, ну и что?
Тот, видно, что-то ощутил спиной — снова придержал ход и оглянулся.
— Ваш покорный слуга глубоко сожалеет о случившемся. Если бы он сразу понял, что это вы, он бы на месте противустал Ато и Сиде, помешав вашему пленению.
Кэйноскэ только фыркнул — на ответ не хватило дыхания.
По дну распадка, прорезавшего склон горы, бежал вялый ручеек, и юноши, как ни спешили, задержались напиться. Солнце указывало дорогу: там, куда оно клонилось, над сожженной столицей поднималось марево.
На закате юноши спустились к высохшим полям. Урожай риса с них уже сняли, воду спустили и развели огороды — но воды для полива не хватило, бегущие с гор ручьи высыхали, не доползали до каменных канавок, ведущих к грядкам. Огороды выгорели и побурели.
— Впереди тракт, — Тэнкэн всмотрелся вдаль. — И нам придется либо довольно много пройти по открытому пространству, либо держаться зарослей.
Затруднение Тэнкэна было понятно Кэйноскэ в полной мере: в зарослях уже залегла темнота, а идти в соломенных сандалиях по горам и так-то непросто, в темноте же недолго не то, что ноги — шею свернуть. И луна не поможет. А на открытом пространстве полей их увидят издалека.
— Рискнем, — сказал он, и решительно раздвинул руками стебли мисканта.
Откуда-то неподалеку донесся удар колокола — подавали сигнал к вечернему служению. Тэнкэн остановился, склонил голову и молитвенно сложил руки.
Кэйноскэ понял: если убивать его — то сейчас. Пока он погружен в себя и… невозможно красив. Вдруг подумалось — как прекрасна будет его голова в руках Хидзикаты. И какое-то время — на колу с табличкой «Тэнкэн, убийца». Нет, вряд ли его назовут «Небесным мечом» — напишут настоящее имя, Асахина. А потом в его глаза отложат личинки мухи, а из ушей покажутся черви… Некоторое время эта, «нечеловек» из прислужников палача, будет подкрашивать голову белым и красным, повторяя грим злодея в театре Кабуки. Обезображенные черты потеряют форму, но краска еще долго будет сообщать людям, что это убийца…
Кэйноскэ сделал шаг вперед, еще не поняв до конца собственные намерения — и от его сандалии, трепеща крылышками, порскнули во все стороны кузнечики.
Тэнкэн оглянулся.
— Извините, господин Сакума. Сам подгонял вас — а тут вдруг увяз на ровном месте. Что это с вами?
— Н-ничего, — Кэйноскэ сглотнул. Наваждение рассеялось. Тэнкэн не убивал отца, и хотя он остается врагом, теперь их связывает долг жизни. Как он мог подумать об убийстве? — Нехорошее здесь место, поспешим.
Перебираясь с террасы на террасу (Кэйноскэ опирался на руку Тэнкэна), они спустились к дороге.
— Ну, все, — сказал хитокири. — Вам на запад, мне на юг. Прощайте.
Кэйноскэ помялся, подыскивая ответ.
— Я не стану желать тебе удачи, — сказал он. — Потому что ты будешь сражаться на стороне врага и потому что сам хочу убить Каваками. Но твоя мечта пускай сбудется. Съезди в варварские страны.
— Благодарю, — хитокири поклонился, развернулся и быстрым шагом направился прочь.
Дуралей Адати чуть последнего ума не лишился, когда в городском особняке дайнагона Аоки не нашел своего драгоценного любовника. Там вообще никого не нашли, пусто было, как выметено.
Из дворца господин дайнагон, как докладывали, выехал. А домой не вернулся. Оставалось еще одно место, где он мог пребывать (хотя Сайто на это не надеялся) — загородная усадьба в окрестностях Удзи.
Учитывая позорный провал в святилище Инари, туда наладили пятьдесят человек под командой Мацубары, Харады, Иноуэ, Тодо и Сайто. Окита просился, чуть не плакал, но у всех еще свежа была в памяти ночь драки в Икэда-я, когда Окита, харкая кровью, свалился прямо под мечи мятежников — и если бы те не растерялись, да Кондо не подоспел — там бы и голову сложил. Так что нет. Извини, Содзи, но нет.
Для вящего успеха решили разделиться: Харада и Сайто отправились через Фусими, на случай, если господин дайнагон уже бежал на юг, а Тодо, Мацубара и Иноуэ — напрямик через Оно, с тем, чтобы у самой горы Такацука встретиться и замкнуть поместье в кольцо.
Вот там-то, в Оно, и повстречался им избитый и взлохмаченный Миура. А когда спустились сумерки, то не пришлось и задаваться вопросом «где тут поместье дайнагона Аоки» — зарево стояло, словно в Прощальный День праздника Бон, когда на северных горах жгут костры.
Миура сказал, что это он напоследок поджег поместье — мол, не знал, удастся ли живым уйти от погони, так решил хоть отомстить и указать своим место, где искать врага. Само собой, враг не стал дожидаться, когда над ним свершат справедливое возмездие, и унес ноги.
Сайто хотелось бы верить, что Миура освободился сам и после жестоких побоев сумел убить охранника и осуществить хитроумный план побега. Однако что-то в рассказе молодого человека не срасталось.
70
Герой средневекового сборника «Удзи-сюи-моногатари», художник, который поджег свой дом, чтобы правильно нарисовать адский огонь. См. также рассказ Акутагавы «Муки ада».