— Я его не обманывал!.. Не обманывал!.. Продать меня хотят!.. Да?!
Горелов затравленно озирался по сторонам, руки его дрожали.
— Ну вот. Значит, вам известен этот человек, — сурово произнес Зотов. — Будете давать показания?
— Нет! — закричал Горелов, закрывая руками глаза. — Я его не видел!.. Я его не знаю!.. Прочь!.. А-а!! — вдруг по-звериному завыл он.
Сергея всего передернуло от отвращения и гнева. «Откуда только берутся у нас такие?» — с ожесточением подумал он. И, как бы отвечая на его вопрос, Зотов сказал:
— Успокойтесь, Горелов. Слышите? Сейчас же прекратите истерику. Поговорим о другом. Итак, первый раз вы судились в сорок четвертом году, за карманную кражу. В то время вы учились в седьмом классе, так? Отец был на фронте с первых дней войны. Мать сошлась с другим, уехала из Москвы, а вас оставила у тетки.
— Я ее ненавижу.
— Кого?
— Мать!
— А отца?
— Ну, отец… Если бы он был жив, — с неожиданной тоской вдруг произнес Горелов.
— Если бы он был жив, то проклял бы сейчас своего сына, — убежденно сказал Зотов. — При обыске мы нашли у вас его письма. Это был честный боевой офицер.
— Все было бы по-другому, — покачал головой Горелов.
— Но вы забыли отца.
— Нет!.. — воскликнул Горелов и тут же осекся. — Забыл. Вы верно сказали — забыл…
Зотов внимательно посмотрел на него и продолжал:
— Через два года вы вернулись в Москву. Окончили школу. Поступили в институт. Какой институт?
Горелов ответил.
«И Лена там», — мелькнуло вдруг в голове у Сергея.
— Ваша тетка говорит, что вы неплохо учились. Но потом…
— Тетка, тетка… — с раздражением перебил его Горелов. — Что она понимает! В институте узнали о моей судимости, и все отвернулись от меня, почти все. А я не пошел к ним на поклон! Плевал я на них!
— Нашлись новые друзья?
Горелов в ответ лишь кивнул головой. Он сидел высокий, угловатый, с искаженным лицом, в помятом модном костюме, спутанные волосы падали ему на лоб, в больших черных глазах его давно потух вызывающий блеск.
— Да, рядом с вами не было уже отца, — с неподдельной горечью продолжал Зотов. — Но у вас были его письма, надо сказать, замечательные письма. Я тут обратил внимание на одно место. — Он надел очки и, вынув из пачки исписанную страницу, не спеша прочел отчеркнутые красным карандашом строки: — «…Помни, сынок, мы ведем сейчас страшный, смертельный бой, ведем его за Родину, за светлое будущее, за счастье и свободу. А мое будущее — это ты, ближе и дороже нет у меня теперь человека. Я хочу видеть тебя здоровым и счастливым. Учись, сынок, учись хорошо, будь смелым, правдивым и сильным. Я хочу рассказать тебе…» Дальше идет один поучительный боевой эпизод, — сказал Зотов, откладывая письмо в сторону и снимая очки. — Вот что завещал вам отец.
Он посмотрел на Горелова. Тот сидел сгорбившись, низко опустив голову.
Сергей слушал и думал о том, как сложна жизнь, как порой нелегко выбрать в ней прямой и ясный путь, и еще думал он, как много надо знать, самому пережить и передумать, чтобы вот так, как Зотов, разговаривать с людьми, уметь заглянуть им в душу.
— Нам все-таки необходимо знать, Горелов, что за девушка была с вами в машине, — тихо, но твердо произнес Зотов.
— Она ничего не знает, она не причастна к делу, — ответил Горелов, не поднимая головы.
— Это она? — спросил Зотов, показывая фотографию Амосовой.
Сергей, не дыша, впился глазами в лицо Горелова. Ему казалось, что сейчас решится и его судьба.
Горелов поднял голову, усмехнулся и сказал:
— Ее фото в вашей коллекции нет и не будет. С нами была Варя Белова из моего института. Пригласил покататься на машине, для отвода глаз Кольке.
Допрос продолжался. Горелов отвечал на все вопросы, и чувствовалось, что он говорит правду: злая воля его была сломлена.
Но каждый раз, когда Зотов касался Папаши, лицо Горелова покрывалось красными пятнами, и он грубо, почти истерично отказывался отвечать.
Когда его, наконец, увели, Зотов устало откинулся на спинку кресла и, закурив последнюю за день папиросу (он давно берег ее для этой минуты), сказал:
— Дело закончено, друзья. Преступление раскрыто.
— Но ловок этот барыга, — заметил Сергей усмехаясь. — До чего запугал парня. И вещички получил.
Он был подавлен своей неудачей и не знал, как скрыть это от окружающих.
Зотов исподлобья взглянул на Сергея и резко, с ударением произнес:
— В разговоре с товарищами по работе, Коршунов, а тем более в других местах, не прибегайте к жаргону преступников. Чтобы я больше не слышал от вас этих словечек. Ясно?
— Ясно, товарищ майор, — краснея, ответил Сергей.
— А что касается этого Папаши, — задумчиво продолжал Зотов, — дело тут обстоит не так просто. Как думаете, Гаранин?
— Так и думаю, — пробасил Костя. — Интересный тип.
— Интересный — не то слово, — многозначительным тоном поправил его Зотов.
Поздно вечером Сергей вызвал на последний допрос Валентину Амосову. Он уже собирался приступить к нему, когда в комнату вошел Сандлер. Сергей встал.
— Допрашивайте, Коршунов. Я послушаю, — сказал Сандлер, усаживаясь за стол Гаранина.
Сергей сел, придвинул к себе протокол допроса и строго посмотрел на заплаканное, чуть бледное лицо Валентины.
— Действительные преступники установлены и разоблачены, Амосова, — сказал он. — Объясните, почему вы лгали и мешали следствию.
Валентина в ответ всхлипнула и опустила голову.
— Почему вы солгали, указав мнимых спутников во время поездки в Москву?
— Чтобы вы легче поверили, — тихо ответила Амосова.
— Почему лгали Голиковой насчет ее находки?
— Я этот платок сразу потеряла и боялась признаться.
— Так. А почему лгали насчет вашего зимнего пальто?
— Я его действительно собралась продать. А когда произошло убийство, я подумала, что дяде станет меня жалко и он купит мне новое.
— Вы кругом изолгались, Амосова, — вступил в разговор Сандлер. — Скажите, вы, наверное, и раньше лгали всегда и всем?
Валентина повернулась и вдруг, встретившись с ним глазами, сказала устало и горько:
— Мне всегда казалось, что когда лжешь — легче жить. Я получила хороший урок, на всю жизнь.
— Посмотрим, пойдет ли он вам на пользу, — задумчиво сказал Сандлер и прибавил, обращаясь к Сергею: — Выпишите ей пропуск, Коршунов. Пусть отправляется домой.