Яков внезапно замолчал. Лицо его подергивалось, словно он был не в состоянии с ним совладать, но наконец он поднял голову. На лице сияло совершенно безумное выражение — жуткая плотоядная улыбка дьяволицы. Писарь замер, словно увидав змею, и большая капля чернил упала с его пера, оставив громадную кляксу. Цеховский нервно закусил ус, Нестор и Муромцев обменялись тяжелыми взглядами. В кабинете повисла тишина, от которой холодело сердце. Во всем этом таилась нечеловеческая, ненормальная греховность. Наконец рассказчик облизнул алые губы и, удовлетворившись всеобщим ужасом, спросил, не рассчитывая на ответ:
— И у него получилось сделать меня порочным, не правда ли, господа?
— И что же было потом? — после долгой страшной паузы спросил Муромцев. Его голос показался ему самому чужим.
— Потом? Потом я привык. Привык к этому существованию. Но Жумайло уже хотелось новых кукол, я ему надоел, да и сам он стремительно старел, и его пыл начал угасать. У него появился новый любимчик, этот Иоаннис Каргалаки. А мне он теперь говорил, что я начал переигрывать и превратился из кокетливой Дуняшки в обычную шлюху, которой не место в его театре. Когда мне исполнилось восемнадцать, он собрал мне котомку, выдал червонец деньгами и выставил прочь из дому. Вот и все, что я получил. Уже потом я узнал, что Государство и меценаты выплачивали на наше содержание немалые суммы, которые оседали в карманах Жумайло. Я вышел в большой мир, ничего не зная и ничего не умея. На тяжелые работы, где платили хорошие деньги, меня не брали — уж слишком хилым я был. В официанты или половые путь тоже был заказан — там, увидав мою внешность и повадки, меня сразу называли… Как бы сказать приличным господам… Есть такое непечатное слово, обозначающее падшую женщину. В кабак меня взяли только на работу полотера. А потом… — Кобылко снова продемонстрировал свою грязную улыбку. — Потом меня заметил один господинчик. Он аж трясся, когда со мной разговаривал. Пригласил меня в ресторан, предложил дружбу и помощь. Я сперва не понял, о чем идет речь. Решил даже поначалу, что он тоже режиссер, по типу Жумайло. Представьте, насколько я был наивен после жизни в заточении! Но это оказался всего-навсего старый похотливый мужеложец, вот что открылось мне вскоре. Но в чем-то он не солгал, мы действительно «дружили» с ним. Главным образом в съемных номерах. Он платил мне хотя и скудно, но все же куда больше, чем в кабаке. А потом… Однажды он пришел со своим начальником, перед которым, видимо, хотел выслужится, показав свой секрет. Тот, проведя со мной целую ночь, просто обезумел. Его сводили с ума мои танцы, мое тело. Он покупал мне дорогие подарки, снял мне отдельный номер. Потом я ушел от него. Оказалось, что бывают начальники и побольше, более, скажем… деловые. Для которых звон золота был не менее важен, чем плотские радости. Они и предложили мне выйти в свободное плавание, разумеется, под их протекцией и так, чтобы я всегда отдавал им приоритет. Естественно, я согласился. Тогда я стала… — Яков тонко хохотнул от своей оплошности и поправился с хищной улыбкой: — Стал. Стал жить в роскошных номерах у Ляшских ворот, приглашать в гости самых именитых людей нашего города, про которых никто и подумать бы не смел, что они… А по вечерам я выступал в закрытых заведениях. Господин Муромцев имел возможность оценить уровень моего таланта. — Он бросил ехидный взгляд на сыщика, который призвал все самообладание, чтобы согнать красноту с ушей. — Не правда ли, Роман Мирославович, мои труды в домашнем театре негодяя Жумайло не прошли даром, все-таки у меня оказался определенный талант? Ладно, не буду вас смущать. Немалую часть гонораров мне приходилось отдавать своим работодателям, равно как и тело, несколько раз в месяц. Но оставшегося мне хватало с лихвой, и я не был внакладе. Меня все устраивало. До поры. До поры до времени, когда я по воле случая оказался на ярмарке. Там я увидел нечто, что всколыхнуло забытые воспоминания. Это было выступление кукольного театра, во время которого Петрушка мутузил своих недругов и веселил охочую толпу. В этой толпе мое внимание привлек мальчик лет восьми. Все выступление он простоял с разинутым ртом, а после умолял родителей — добропорядочных толстых мещан — купить ему такого же Петрушку у кукольника. Родители поддались его навязчивым уговорам, и ребенок ушел с ярмарки довольный, самозабвенно играя с носатым деревянным уродцем. Мое сердце дрогнуло. Вот каким я мог бы стать. Невинным прекрасным ангелочком — таким, как он, обласканным любящими родителями, чистым и светлым. Но вместо этого я стал Петрушкой. Стал потешным порочным уродцем, который кривляется для развлечения других. У меня не было собственной жизни, я играл в чужом, гадком и развратном спектакле. И я знал, почему так произошло и кто виноват в этом, кто толкнул меня в эту бездну, кто обрек меня на эту боль и муки. Я помнил их сальные, пьяные физиономии, которые с лицемерными улыбками глумились надо мной, толкая меня в ад. Это они сделали меня демоном в этом аду. И я знал, что делать. Чему посвятить мою пропащую жизнь. Я решил, что каждый из них должен побывать в аду, в котором я очутился, заглянуть туда хотя бы одним глазком. Каждый. Ни одного нельзя было отпустить без наказания. Пусть они узнают, что кукла, внезапно получившая свободу, способна мстить. А для мести у меня были все возможности. Деньги и связи колоссальные. Богатейшие и влиятельнейшие господа бывали в моей постели. При желании я мог бы погубить любого в этой губернии, и комар бы носа не подточил. Самым сложным оказалось составить список. Я решил ограничиться десятком человек — это были те люди, преступление которых я не мог забыть, их лица являлись мне перед сном.