– Я люблю тебя, Хэнк.
В ее голосе прозвучали удивление и упрек, и она быстро ушла в дом, как будто смутившись. Он услышал, как она начала возиться на кухне.
«Мери, – подумал он. – Господи, как давно это было!»
Вздохнув, он посмотрел на Гудзон, слепящий глаза в лучах утреннего солнца. Потом поднялся и пошел за портфелем на кухню. Карин собирала посуду.
Не глядя на него, Карин сказала:
– Хэнк! Об этой поездке на пароходе...
– Ну?
– В субботу и в воскресенье лучше не ездить. – Она взглянула на него. – Чтобы поездка получилась хорошей, Хэнк, тебе надо будет отпроситься со службы как-нибудь на неделе.
– Конечно. – Он быстро поцеловал ее и, улыбнувшись, повторил: – Конечно.
Он вышел из метро на Чэмберс-стрит и сразу же погрузился в палящий городской зной. На Леонард-стрит, возле прокуратуры, была своя станция метро, но он предпочитал выходить здесь, чтобы пройтись. Каждое утро и в дождь и в хорошую погоду он неизменно выходил на Чэмберс-стрит и шел пешком до ратуши, наблюдая меняющуюся географию города. Казалось, что священная обитель мэра служит неофициальным пограничным столбом между миром большого бизнеса, располагающегося вокруг Уолл-стрит, и миром закона, ядро которого находилось на Сентрал-стрит.
Он входил в сад ратуши, где бродили величественные, похожие на задумчивых стариков голуби, а зеленые скамейки купались в солнечном свете, и высокие башни делового мира вдруг оказывались позади, а на него уже смотрели внушительные серые громады зданий закона. Они тесно прижимались друг к другу, почему-то напоминая древний Рим, и сама их архитектура – массивные колонны, строгая простота – словно воплощала неотвратимую силу правосудия. В этой обители закона он чувствовал себя как дома. Какие бы дьявольские нелепости ни вытворялись на Бикини, как часто ни менялись бы правительства, сколько бы голов ни слетало с плеч, – здесь, мнилось ему, здесь был оплот порядка, истинная основа взаимоотношений человека с его ближним, здесь царили закон и справедливость.
Проходя мимо здания окружного суда, он взглянул на треугольный фронтон и в который раз прочитал выбитые над капителями строки: «Истинное правосудие – самая надежная опора хорошего правительства».
Безмолвно согласившись с этим, он ускорил шаги. Уголовный суд находился в доме номер 100 по Сентрал-стрит. Прокуратура – сиамский близнец суда – неотъемлемо примыкала к нему сзади, занимая этаж в доме номер 155 по Леонард-стрит. Вход в нее находился тут же, за углом. Войдя в вестибюль, он поздоровался с Джерри, дежурным полицейским, сидевшим за столиком.
– Доброе утро, мистер Белл, – ответил Джерри. – Утро-то и впрямь чудесное, а?
– Чудесное, – неуверенно ответил Хэнк, недоумевая, почему люди всегда ассоциируют летнюю жару с красотой.
– Если только не будет дождя, – продолжал с сомнением Джерри, когда Хэнк уже направился к лифту. По неизвестной Хэнку причине лифтерами в прокуратуре работали только пожилые женщины. Фанни, седовласый эльф, называвшая по именам прокурора и его помощников и даже судей, но холодно величавшая «мистером» коменданта здания, остановила перед ним свою кабину, распахнула дверцу, сказала: «Доброе утро, Хэнк!» и выглянула в коридор.
– Доброе утро, Фанни, – ответил он.
– Подходящий денек для убийства, а? – заметила она, закрыв дверцы и вернувшись к пульту управления.
Хэнк улыбнулся, но промолчал. Лифт бесшумно устремился вверх.
– Шестой! – воскликнула Фанни, словно играя в бинго. Она открыла дверцы, и Хэнк вышел в коридор.
У окна с видом на Сентрал-стрит и на автомобильную стоянку стоял столик дежурного шестого этажа, совершенно теряясь среди мраморного величия громадного коридора, который темным туннелем уходил по направлению к следственному бюро криминалистического отдела в самом дальнем его конце. Коридор был без окон и узкие полоски света, падавшие из шахт с лифтами, делили его на три равные части. За холлом мрамор сменялся серыми стенами с массивными табличками уборных и островками электрического света, возникающими, подобно часовым, через равные интервалы. В холле Хэнк ускорил шаги. Коридор всегда нагонял на него уныние. Он не любил думать о законе как о чем-то холодном и бездушном. Для него закон был чем-то человечным, созданным человеком ради человека, а коридор иногда казался ему беспощадной дорогой в ад.
У дверей бюро сидел прикомандированный к прокуратуре сыщик первого класса Дэйв Липшитц.