— Вы не подумайте, что я вас осуждаю, — снова заговорил статский советник. — На мой взгляд, в профессии шпиона ничего зазорного нет. Если, конечно, он работает честно и в интересах государства, а не превращает разведку в синекуру. Мы с Ганцзалином и сами, между нами говоря, не раз и не два оказывались в положении шпионов…
— Разведчиков, — уточнил китаец.
Разведчиков, согласился Нестор Васильевич. Именно поэтому они бы очень хотели, чтобы господин Камакура был с ними откровенен. Потому что в противном случае им придется отдать его в руки жандармского управления. А там сидят грубые, безжалостные люди, которые ничего не слышали о чувствительности и тонкой духовной организации, не говоря уже о художественном строе души.
— Я взял на себя смелость посмотреть некоторые ваши свитки, — внезапно перебил сам себя Нестор Васильевич. — Поверьте, я кое-что понимаю в каллиграфии.
Помощник его горделиво кивнул: да уж, в чем в чем, а в каллиграфии они кое-что понимают. Да и не кое-что, а очень много. Если бы он, Ганцзалин, в свое время занимался бы каллиграфией, сегодня он уже затмил бы славу Цай Ю́на, и Чжун Ю, и всех их учеников, вместе взятых…
— Да, так я могу сказать совершенно чистосердечно, что вы мастер этого тонкого и рафинированного искусства, — не дослушав хвастливые речи Ганцзалина, продолжал статский советник. — Будет крайне неприятно, если грубые жандармские вахмистры начнут выкручивать вам руки и ломать пальцы. После этого, разумеется, о любой и всякой каллиграфии придется забыть навсегда.
— Ромать парьцы? — с некоторой дрожью в голосе переспросил Константин Петрович. — Что это за методы такие? Мы ведь, кажется, находимся в цивиризованной стране.
Нестор Васильевич отвечал, что на этот счет, увы, существуют разные мнения. Но даже если считать, что они находятся в цивилизованной стране, а не в средневековом Китае, все равно надо понимать, что сейчас идет война между Россией и Японией, а во время войны люди несколько ожесточаются, особенно по отношению к врагу…
— Башку отрывают напрочь, — с невыносимой простотой растолковал Ганцзалин витиеватые речи хозяина.
— Вы, может быть, слышали русскую поговорку «Война все спишет»? — поинтересовался статский советник.
Японец подавленно кивнул: да, он слышал. Загорский развел руками — в таком случае нет никакой необходимости объяснять дальнейший ход мысли жандармов. А вот если Камакура-сенсей согласится рассказать ему, Загорскому, все, что знает, он обещает, что никто его даже пальцем не тронет. Более того, очень скоро его обменяют на какого-нибудь русского разведчика, и полетит он сизым голубем обратно в свою Японию.
Тут Камакура-сенсей повесил голову, на лице его отобразилось мучительное раздумье. Во всей истории ему оставалось неясно одно: как этот господин статский советник понял, что имеет дело со шпионом?
Как ни удивительно, этот же вопрос интересовал и патрона Загорского, тайного советника С.
— Очень хотелось бы знать, как вы его вычислили? — его превосходительство внимательно глядел на Нестора Васильевича, который, в свою очередь, не менее внимательно глядел на него.
Патрону уже исполнилось… грустно даже сказать, сколько ему исполнилось, но выглядел он неважно — седой как лунь, грузный, малоподвижный, большую часть времени проводил тайный советник в глубоком кожаном кресле, и не потому, что так уж любил это кресло, а потому, что вставать с него с каждым днем становилось все труднее.
Впрочем, как говорят китайцы, человек стар — сердце молодо. Это в полной мере относилось и к его превосходительству. Какие бы немощи ни терзали тело, дух его был по-прежнему бодрым, а мысль — ясной.
Они с Загорским были знакомы столько лет, что вполне могли бы не соблюдать предписанных правил хорошего тона. Однако, в каком бы состоянии ни находился его превосходительство, он ни разу не показался перед своим протеже в домашней одежде — халате и шлепанцах. На нем всегда был сюртук или выходной костюм и неизменный галстук. Старый царедворец в любых обстоятельствах умел, что называется, держать спину.
Вероятно, и сама смерть окажется против него бессильна, думал Нестор Васильевич, с симпатией взирая на патрона. Даже и прекратив свой земной путь, в памяти людей, его знавших, наверняка останется он столь же несгибаемым и благородным, как при жизни… Впрочем, гадать, кто как будет выглядеть в гробу, — дело неблагодарное, лучше обратить свои мысли к текущим вопросам. Тем более что на один из таких вопросов уже ожидал ответа тайный советник С.