— Ничего, — сказал, — сейчас поднимется.
Лошадь, словно услышав его, сделала слабую попытку встать на ноги и тут же повалилась наземь. В глазах ее отразился ужас, она жалобно заржала.
— Ну-ну, ничего, милая, не бойся, — успокаивающе заговорил Нестор Васильевич. — Это всего-навсего приступ, сейчас будет легче. Ты просто потеряла много сил, испугалась. Отдохни минутку, и попробуем встать снова.
Он уговаривал животное так, как будто перед ним была не лошадь, а человек. И, как ни удивительно, но, кажется, кобыла его поняла. Минуту-другую она лежала неподвижно, только бока ходили ходуном. Потом дыхание ее постепенно выровнялось, она открыла глаза и снова попыталась подняться. В этот раз попытка оказалась удачной. Не без труда она встала на ноги и стояла теперь, слегка вздрагивая и кося на Загорского испуганным взглядом.
— Есть у тебя сахар или другое какое лакомство? — спросил Нестор Васильевич у лихача.
Тот засуетился: а как же! И сахарок есть, и морковка, сейчас, сейчас… Он покопался в карманах и, выудив оттуда кусок пиленого сахара, передал статскому советнику. Тот протянул сахар лошади на открытой ладони. Та деликатно подхватила сладкий кусочек большими теплыми губами.
— Ну вот, — сказал Нестор Васильевич кучеру, — вот уже и лучше. Ты уж, братец, сегодня не утруждай ее больше, пусть отдохнет твоя скотинка.
Тот с готовностью закивал: само собой, пусть отдохнет. Вот только… не знают ли господа хорошие, что это за напасть такая с животиной приключилась? Загорский пожал плечами — трудно сказать, может быть, эпилепсия. Раньше что-то подобное с ней бывало?
— Да как сказать, — замялся возница, — может, и бывало, мне неизвестно. Я ведь ее только две недели как купил.
Нестор Васильевич нахмурился. Как бы то ни было, на самотек дело пускать нельзя. Лошадь надо обязательно проверить, сводить ее к ветеринару, пусть посмотрит, что с ней и как.
— К ветинару, — закряхтел кучер, — да ведь к ветинару, поди, денег стоит.
Загорский кивнул: стоит. Да только ведь лошадь эта — его кормилица. Не будет она здоровой, на что он сам жить станет?
— Да ежели она так всякий раз биться будет, проще уже ее татарам на колбасу отдать, — сказал какой-то потрепанный зевака; их десяток столпилось сейчас вокруг опрокинутого экипажа, и все с большим интересом следили за ходом беседы.
— Это тебя надо на колбасу, — отвечал ему Ганцзалин, — причем не откладывая дела в долгий ящик.
Вид у него при этом сделался настолько свирепый, что зевака поспешил ретироваться. Нестор Васильевич тем временем дал вознице пять рублей, велел сводить лошадь к ветеринару и купить лекарства, которые тот пропишет.
— Вряд ли это врожденное, — сказал он, имея в виду приступ. — Лошадь молодая, но взрослая. Вероятнее всего, последствия какой-то травмы. Будем надеяться, что все обойдется.
С этими словами они с Ганцзалином подхватили свои саквояжи и стали высматривать другого извозчика. Помощник поглядывал на часы и с каждой секундой становился все более хмурым.
— Что с тобой? — спросил Нестор Васильевич.
— Да лошадь эта, будь она неладна! — с досадой отвечал тот. — На поезд теперь опоздаем из-за нее.
Загорский ответил небольшой тирадой, суть которой сводилась к тому, что если они опоздают на поезд, то, значит, так предначертано судьбой. Не говоря уже о том, что нынче из Москвы до Владивостока поезда ходят по нескольку раз в день. Опоздают на этот поезд — сядут на следующий, и нечего портить себе печенку, переживая из-за всяких пустяков. Чугунка[2] от них никуда не убежит.
Ганцзалин скорчил рожу, но возражать все-таки не решился.
В конце концов, вышло так, как и предсказывал Нестор Васильевич. На свой поезд они опоздали, однако сели на следующий. Начальник вокзала, посмотрев предписание, выданное Загорскому, взял под козырек и тут же устроил им билеты в спальный вагон прямого сообщения, то есть в двухместное купе — так, чтобы никто их не побеспокоил.
Проводник проверил выданные им буроватые картонки и с легким поклоном пригласил войти в вагон. Поезд у них был не обычный пассажирный, а смешанный: к нему прицеплялись военные вагоны, где ехали отправляемые на фронт части.
— Хорошо быть важными птицами, — ворчал Ганцзалин, втаскивая саквояжи в поезд — хозяин хотел сдать их в багажный вагон, но помощник был категорически против. — Перед вами всюду — красная дорожка. А были бы вы, например, не статским советником, а надворным, или даже титулярным, что было бы?
— Титулярного советника на фронт с таким заданием не пошлют, — негромко отвечал Загорский, на всякий случай выглянув в коридор и только потом закрывая двери купе.