Марджери Аллингем
Дело покойника Свина
Перевод А. А. Креснина
Глава 1
НЕОБЫЧНОЕ ИЗВЕЩЕНИЕ О СМЕРТИ
Мне всегда казалось, что, если уж человек пишет автобиографию, самое главное не допустить, чтобы вкралась в нее скромность и испортила все дело. Приключения, о которых будет идти речь, — это мои, Альберта Кемпиона, приключения, и я уверен, что вел себя почти гениально — пусть даже мы с Лаггом были так близко от смерти, что уже были слышны звуки райских арф.
Началось с того, что я завтракал, сидя в постели.
Дворецкий лорда Пауни посещал курсы, на которых обучали искусству декламации, и с той поры читал его светлости «Таймс», а его светлость поглощал при этом без особого аппетита свой вегетарианский завтрак.
Лагг, в котором при всех его выдающихся качествах осталось еще немало от деревенщины, познакомился с дворецким его светлости в кабачке, излюбленном господами, находящимися в услужении у других господ, и немедленно решил ему уподобиться. Уроков декламации Лагг не посещал — во всяком случае, после того, как вышел из борстолской тюрьмы еще при Эдуарде VII. Когда мы впервые встретились, он только что освободился по амнистии и был образцом человека исключительной смелости и изобретательности, находившим этим качествам, к сожалению, до той поры не совсем подходящее применение. Ну, а теперь — нравится мне это или нет — он читает мне за едой «Таймс».
Поскольку он не большой любитель публицистики, в упомянутой газете его интересует одна-единственная рубрика. Рубрика, озаглавленная «Скончались».
— Питерс… — прочел он и заслонил мне свет своим массивным телом. — Есть у нас какой-нибудь знакомый Питерс, шеф?
В этот момент я читал письмо, невольно заинтриговавшее меня своим цветистым слогом и отсутствием подписи, и совсем не слушал Лагга. Через мгновенье Лагг с выражением тихого отчаяния на лице положил газету.
— А чтоб ответить, так уж нет? — жаловался он. — Человек старается, чтоб было хоть чуть-чуть по-благородному, а помощи от вас разве дождешься! Коллега Терк говорил, что его светлость слушает куда как внимательней. Каждый кусок пережует сорок раз, прежде чем проглотит, а все равно прислушивается к каждому слову.
— Само собою, — ответил я рассеянно, думая о письме, совершенно не похожем на обычное анонимное свинство.
— Питерс… Р. А. Питерс, в возрасте 37 лет, после непродолжительной болезни, скончался в Тетеринге 9-го числа сего месяца. Похороны в Тетеринге, суббота, 14.30. Цветов просят не присылать, другие извещения друзьям покойного рассылаться не будут.
Читает Лагг отвратительно, но с чувством. Фамилия привлекла мое внимание.
— Питерс? — переспросил я и с любопытством поднял глаза. — Р. А. Питерс… Свин Питерс. Там так написано?
— Да Боже ж ты мой! — Лагг огорченно отбросил газету. — Как же б оно могло быть? Я же прочел, черт возьми, «после непродолжительной болезни». Знакомый какой-нибудь?
— Нет, — ответил я осторожно. — Нельзя сказать, теперь уж нет.
На круглом, как полная луна, лице Лагга появилось несколько циничное выражение.
— Ясно, Берт, — произнес он со смешным самодовольством, кивая так, что его многочисленные подбородки скрылись в воротнике расстегнутой рубашки. — Ниже нашего уровня.
Хоть я и понимаю, что Лагга переделать невозможно, есть вещи, которые нельзя пропускать незамеченными.
— Вовсе нет, — ответил я с достоинством. — И не зови меня Берт.
— Как пожелаете. — Он был великодушен. — Если не хотите, шеф, не буду. Для всех — мистер Альберт Кемпион, для меня — мистер Альберт. А что ж оно за Питерс, о котором вы говорили?
— Знаем друг друга с детства, — рассказывал я. — Мы были очаровательными, невинными, голубоглазыми мальчиками и вместе ходили в школу в Ботольфс Эбби. Свин Питерс вырезал мне ржавым ножом порядочный кусок кожи на груди, чтобы сделать отметину как своему подопечному. Я орал так, что дурно становилось, и заехал ему в живот, а он в ответ сунул меня под открытый газовый кран и держал, пока я не потерял сознание.
Лагг был шокирован.
— В нашей школе такого не бывало. Этого только не хватало!
— Еще один недостаток государственных школ, — заметил я мирно, потому что не хотел его задеть. — Питерса я не видел с того дня, как меня отправили в больницу с отравлением светильным газом, но пообещал, что обязательно явлюсь на его похороны.
Это уже было по части Лагга.
— Достану вам черный костюм, — сказал он охотно. — Раз похороны, так похороны, тем более, если кого-то из ваших знакомых.
Я уже не слушал его, вернувшись к письму.
«Почему он должен был умереть? Ведь он был так молод! По земле ходят тысячи людей, куда более готовых к смерти. «Питерс, Питерс», — зовет ангел. «Питерс, Пьетро, Пьеро, иди ко мне», — зовет ангел. Почему? Почему он должен уйти? Почему он должен умереть — ведь он так крепок и так далек от этого? Корни в глине красны, а столетия влачатся все дальше. Почему оса должна лететь вспять — ведь еще нет одиннадцати…»
Все это, как и водится с анонимками, было напечатано на машинке на обычной четвертушке бумаги, но без грамматических ошибок и с правильно расставленными знаками препинания, с чем я в своей практике еще не встречался. Я показал письмо Лаггу.
Он старательно его прочел и сделал восхитительно решительный вывод.
— Это из молитвенника, — сказал он. — Помню, учил такое еще совсем мальчонкой.
— Не говори глупостей, — возразил я спокойно, но Лагг все равно побагровел и уставился на меня своими черными глазками.
— Так я, значит, вру, — проговорил он свирепо. — Ладно, раз я вру, по-вашему, то тоже скажу, что обо всем этом думаю.
Подобное настроение у него мне знакомо, и я знаю, что если он втемяшил себе в голову какую-то теорию, переубедить его невозможно.
— Пожалуйста, — согласился я. — Что же все это означает?
— А ничего не означает, — ответил он с той же убежденностью.
Я попробовал иначе.
— А машинка какая?
Тут он мгновенно ожил.
— Портативный «Ройял», новый или во всяком случае с новым шрифтом, — никаких стоящих особых примет. Гляньте: «е» целенькое, как тот кусок трески, что у вас на тарелке остался. Бумага самая обычная — такую везде продают. Покажите конверт, — попросил он через минуту. — Лондон, круглый штемпель главного почтамта. Чего тут — ясное дело. Адрес нашли в телефонном справочнике. Бросьте в огонь и все.
Я, однако, не выпустил письмо из рук. В сочетании с объявлением в «Таймс» оно казалось мне занимательным со многих точек зрения. Лагг только презрительно фыркнул.
— Ребята вроде вас, о которых треплются повсюду, всегда получают анонимки, — заметил он, ничуть не скрывая, что ему это не по душе. — Еще поначалу куда ни шло, а теперь, как связались с легавыми да начали в каждую лужу крови нос совать, житья не будет. Если так оно и дальше пойдет, будут у нас на лестнице всякие дамочки сидеть в ожидании, что вы им автограф поставите на вышитой подушечке. Почему бы вам не снять хорошую квартирку в квартале получше, играть себе в покер да ждать, когда ваши знатные родственнички ноги протянут. Любой порядочный джентльмен так бы и сделал.
— Был бы ты бабой и умел готовить, я б на тебе женился, — отрезал я грубо. — Ворчишь ты уже и так, как законная жена.
Это заставило его прикусить язык. Он встал и вышел из комнаты, само воплощение оскорбленного достоинства.
Позавтракав, я снова обратился к письму. Как и раньше, оно производило впечатление сущего бреда. Потом еще раз прочел извещение в «Таймс».
Р. А. Питерс… Конечно, это Свин. Кто же еще? И возраст сходится. Я вспомнил, как он хотел подзатыльниками приучить нас называть его «джентльмен». Подумал я о том, как мы — Гаффи Рендол, я, Лофти и еще несколько мальчишек — тогда выглядели. Я был противным, заносчивым недоноском с прилизанными светлыми волосами и в очках; Гаффи для своего возраста — десять лет и три месяца — казался довольно крупным, а Лофти, выполняющий сейчас свои функции в Верхней палате — с похвальным, хотя и не таким уж необходимым рвением, был похож на помесь тапира с самой обычной хрюшкой.