После этого Яшвиль, «отступя в чистое поле, охотниками выманивал его к сражению», «но устрашенный неприятель не осмелился более из укреплений выйти», и тогда он отошёл от города вёрст на 7–8, «расположился биваками с пехотою, а конные устроил бекеты и разъезды так, что оставил неприятелю по малолюдству своему одну только свободную дорогу к г. Смоленску; с трех же сторон пресек все его продовольствие, как и самые выезды»; («с трех же сторон, — гласит первый рапорт, — держал его в блокаде, не давая разорять жителей и забирать из селений хлеб, к чему они нередко покушались, выходя из города»), «Будучи в стесненном таковом положении, неприятель несколько раз покушался выходить на фуражировку, но всякой раз был поражаем и прогоняем в город, а особливо 17 и 18-го числа, в которые также бит и прогнан с уроном». 18 октября полк Андрианова 1-го бился с неприятелем у селения Коноплянки, а полк Андрианова 3-го — у деревни Пронина. После таких неудачных для французов стычек 29 и 30 октября Барагэ пишет 31-го в письме своей супруге: «Не сделавши ни одного выстрела, солдаты наши приходят легко в страх перед казаками, которые ведут войну на манер мамелюков: окружают войска, испуская дикие крики. Я надеюсь… избавиться от этого скучного командования, которое не может стать ни полезным, ни почетным. Я принял его безропотно. Мало вероятий на близкий мир; вторая кампания неизбежна, так как русская армия, несмотря на свои потери, очень ещё сильна. Все солдаты, до единого, жаждут конца этой войны, а офицеры ещё того более».{18}
Во втором рапорте Шепелева говорится: «Неприятель, получа сикурс войск из Дорогобужа, 20-го числа выступя из города в числе 4 тыс. французского войска с несколькими орудиями при пехоте, латниках и уланах, потеснил донские бекеты. Кн. Яшвиль, немедля взяв позицию при с. Пронино, устроился в боевой порядок, ободрив войска…, двинулся вперед, занял выгодные пригорки, ожидал к себе, но генерал Шампаньи, командующий неприятельскими войсками, выхваляемый пленными офицерами в военном искусстве, занял селение Михелевку, начал было укрепляться во рвах, разграбленном господском доме и прочем строении». Увидев это, русские перешли в решительное наступление. Поначалу французы отчаянно защищались, но русские войска, несколько раз меняя диспозицию, через два часа принудили их к отступлению, и, как сообщается в рапорте, «чем долее отступал Шампаньи, тем стремительнее наступали войска наши, так что, наконец, привели его в совершенное замешательство — неприятель терял людей и оружие». Казаки в тот день сражались при Коноплянке и Михайловском дворе, и Андрианов 1-й делал «неприятелю своими полками стеснения и выходившему для фуражировки и причинения жителям грабежа поражение».{19} Бегущего в беспорядке неприятеля провожали пиками и штыками до самого города. Видимо, в этом бою и был взят в плен «батальон 25-го линейного полка» — в 1-й полубригаде у Ожеро действительно находилось две роты 5-го батальона этого полка.
21 и 22 октября (2 и 3 ноября) «неприятель сидел смирно». Шепелев путём частичной блокады предполагал вынудить неприятеля оставить Ельню, он сообщал: «21-го числа с. м. предписал я генерал-майору кн. Яшвилю, дабы попытал сильнее наступить на утесненного с трех сторон в г. Ельне неприятеля». Для усиления своего отряда Яшвиль призвал к себе 4-й полк Калужского ополчения полковника П. П. Яковлева, который прибыл к вечеру 23 октября (4 ноября). В тот день Барагэ д’Илльер писал супруге: «Мне пришлось сражаться ежедневно; по счастью, я не потерпел урона…, но я не стану ждать подхода русской армии, которая, несомненно, будет здесь через несколько дней. Не с моими же новобранцами мне отличиться!… Испытанному в боях ветерану нужны и солдаты соответствующие ему… Жизнь наша, как передового войска: спим на соломе, за два часа до рассвета уже на ногах, частенько не слезаем с лошади по 16 часов кряду, сапог никогда не снимаем, по ночам нас то и дело будят; питаемся скверно: без вина, все на черном ржаном хлебе, и пьем отвратительную воду… Наш образ жизни и здешний климат враги посильнее русских… Но всему бывает конец, и я думаю достигнуть его после настоящей кампании».{20} Последние слова генерала оказались пророческими, но в своём роде…
18
ВУА. XIX. 101; СМОЛЕНСКАЯ СТАРИНА. Вып. 2. Смоленск. 1912. С. 62–64; Поликарпов Н. ЧЕСТЬ ЗАБЫТЫМ ГЕРОЯМ//ТЫСЯЧА ВОСЕМЬСОТ ДВЕНАДЦАТЫЙ ГОД. 1912. № 9-10. С. 330–332; НАРОДНОЕ ОПОЛЧЕНИЕ. 154–155, 158–159; Кутузов. IV. 2. 221; Выдержки из писем, писанных в 1812 г. из Великой армии// PC. 1913. № 5. С. 422; Goriainow S. Е. LETTRES INTERCEPTEES PAR LES RUSSES DURANT ІА CAMPACNE DE 1812. Paris. 1913. P. 343. Смирнов А. А. КАЛУЖСКОЕ ОПОЛЧЕНИЕ 1812 Г. // МАЛОЯРОСЛАВЕЦ. ОЧЕРКИ ПО ИСТОРИИ ГОРОДА. Малоярославец. 1992. С. 94–95.
19
Остается лишь гадать, почему Яшвиль и Шепелев, а за ними и наши историки, упорно именуют так генерала Ожеро. Описывая это дело. Бабкин выдумал, будто противник «имел намерение пройти к Массальску», и в бою «оставил даже все орудия» (Бабкин В. НАРОДНОЕ ОПОЛЧЕНИЕ В ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЕ 1812 Г. М., 1962. С. 160, 161). Смирнов. 95.
20
НАРОДНОЕ ОПОЛЧЕНИЕ. 159, 155, 156; Кутузов. IV. 2. 288; Бутурлин. II. 79; PC. 1913. № 5. С. 423; Goriainow. 343, 56–57. При штабе генерала находился его 17-летний сын, су-лейтенант Ашиль, в будущем маршал Франции (1854).