Дэнни. Ну ладно, хватит. Отпусти его, пускай теперь гребет отсюда.
Амбал. Держи! Держи крепче!
Дэнни. Но он же утонет! Отпустите его!
Амбал. Я сказал, держи его крепче!
(На поверхность воды всплывает еще один пузырь. Подростки молча стоят вокруг. Альфредо, удерживаемый под водой Бэтменом и его приятелем, отчаянно вырывается, но вырваться ему никак не удается. Затем он перестает сопротивляться.)
Дэнни. Отпусти его! Он же тонет, неужели ты не видишь?
Амбал. Притворяется! Обыкновенная задержка дыхания.
Дэнни. Черт, ты же его утопишь! Амбал, отпусти его!
Амбал. Заткнись!
(Альфредо быстро слабеет, его глаза широко распахнуты от ужаса. Фрэнки, стоящий у питьевого фонтанчика, оборачивается, дивясь внезапной тишине, нависшей над бассейном. «Mira!» — восклицает он, едва взглянув на воду. Остальные пуэрто-риканские подростки также оборачиваются и в тот же миг стремительно срываются с места, со всех ног бросаясь к бассейну. Следом за Фрэнки они с разбегу кидаются в воду, налетая с кулаками на Бэтмена и его приятеля, удерживающих Альфредо под водой. Освобожденный Альфредо выплывает на поверхность, из последних сил хватаясь обеими руками за край бассейна, и пытается отдышаться. В воде же разгорается настоящее побоище, сопровождаемое громкими криками и отборной бранью. Девчонки, столпившиеся у края бассейна, пронзительно визжат. Тем временем возвращается спасатель в сопровождении полицейского, и в воздухе звенит трель его свистка.).
— Значит, зачинщиком был Амбал? — уточнил Хэнк.
— Ну да, черт возьми, он самый, — подтвердил Фрэнки. — Мы же никого не трогали. Просто купались. А в результате оказались в полицейском участке, и все из-за этого тупого ублюдка. И из-за чего? Просто потому, что он вдруг возомнил себя крутым.
— А что, Дэнни и в самом деле отказался выполнить приказ Амбала?
— В каком смысле?
— Но разве он не пытался спасти этого мальчика от ваших, Альфредо?
— Я даже не знал, что он вообще там был, — признался Фрэнки. — Впервые слышу об этом.
— Он был там, — сказал Гаргантюа. — Наши ребята говорили, что он будто кричал, чтобы они отпустили Альфи. Во всяком случае, до меня дошли такие разговоры. Но ведь он и не из Громовержцев. Атак себе, примазался и таскается за ними всюду.
— Ему следует выбрать себе компанию почище, — хмыкнул Фрэнки. — Потому что все они там козлы вонючие. Вы когда-нибудь видели ихнего президента?
— Нет. А кто он? — спросил Хэнк.
— Пацан по имени Большой Дом. По жизни же он просто заморыш. Недомерок. — Фрэнки покачал головой. — И где они его только раскопали? Разве президент не должен обладать лидерскими качествам? Я, конечно, не считаю себя таким уж великим лидером, но этому уроду Доминику только с воробьями воевать. Тьфу, даже говорить о них противно.
— Было бы очень здорово, если бы вы, мистер Белл, отправили всю эту троицу на электрический стул, — снова подал голос Гаргантюа.
— Да уж, — согласился Фрэнки, — было бы круто. — Он повернулся к Хэнку. Его глаза были по-прежнему скрыты за стеклами темных очков, но теперь от его прежнего имиджа любителя живописи Пикассо, гордящегося своим испанским происхождением, не осталось и следа. Лицо его стало непроницаемым, а голос сделался зловеще-монотонным. — Это было бы очень здорово, мистер Белл.
— Ведь нельзя же допустить, чтобы им все это сошло с рук, — вторил ему Гаргантюа.
— Никак нельзя, — подтвердил Фрэнки. — Очень многим это может не понравиться.
Еще какое-то время они сидели в молчании. Двое подростков красноречиво поглядывали на него, словно пытаясь донести смысл своих намеков, не прибегая к словам.
В конце концов Хэнк встал из-за стола.
— Ну что ж, спасибо за информацию, — проговорил он и сунул руку в задний карман брюк за бумажником.
— Не надо, я угощаю, — остановил его Фрэнки.
— Нет уж, я все же сам…
— Я же сказал, что угощаю, — уже более настойчиво повторил Фрэнки.
— Что ж, тогда спасибо, — сказал Хэнк и вышел из бара.
Мать Рафаэля Морреса возвращалась с работы домой после шести часов вечера. Она работала швеей на Манхэттене, в так называемом Швейном квартале. До того, как перебраться в Гарлем, она жила в пуэрто-риканском городке Вега-Байя, где работала в крошечной швейной мастерской по пошиву рубашек для детей. Здание, в котором находилась мастерская, снаружи ничем не походило на швейную фабрику. Это был аккуратный, чистенький домик в глубине небольшого сада, обнесенного кованым ажурным забором, за которым цвели дикие орхидеи. Рабочий день Виолеты Моррес начинался в восемь часов утра и продолжался до шести часов вечера. Конечно, здесь, в Нью-Йорке, и условия труда, и его оплата были гораздо лучше, что правда, то правда. Но в Пуэрто-Рико, возвращаясь домой после работы, она знала, что там ее ждет сын Рафаэль. А здесь, в Нью-Йорке, этого уже не будет никогда. Потому что ее Рафаэль был мертв.
Она переехала в Нью-Йорк по настоянию мужа, работавшего мойщиком посуды в ресторане на Сорок второй улице. Сам он перебрался сюда годом раньше ее и поначалу жил у каких-то своих дальних родственников, откладывая деньги на то, чтобы снять отдельную квартиру и выписать к себе жену и сына. Она же приняла это предложение без особого восторга. Конечно, ей было прекрасно известно, что Нью-Йорк — это город больших возможностей, но уезжать из Пуэрто-Рико не хотелось, да и страшно было покидать родные места и отправляться навстречу неизвестности. Полгода спустя муж бросил ее, подавшись к другой женщине и предоставив им с сыном возможность самостоятельно искать средства для выживания в большом городе.
В свои тридцать семь лет — подумать только, она, оказывается, всего на два года старше Кэрин, жены Хэнка — она выглядела на все шестьдесят. Это была очень худая, словно высохшая женщина с изможденным лицом, и лишь ее глаза и чувственные губы сохранили едва различимые следы былой красоты. Она не пользовалась косметикой. Черные прямые волосы были безжалостно зачесаны назад и стянуты на затылке в тугой пучок.