Моего пруда не оказалось на месте. Это меня так поразило, что я потерял всякую осторожность. Я торчал, как столб, на краю этой ямы, чувствуя, что попал в совершенно чужое место. «Канцлер» мог преспокойно пристрелить меня прямо здесь. Он не использовал самую лучшую возможность... Не исключаю, что он поверил в свою «роковую» безнаказанность.
С тяжелым чувством, почти в полном смятении я двинулся к дому, зашел во флигель и встретился с управляющим. Он был напуган, но деловито объяснил мне, куда идти и где меня ждут... Видно, получил все необходимые инструкции.
Всё же я решился пройтись по дому: знал, что вижу его в последний раз... В любом случае: и если меня через несколько минут убьют, и если я, по сомнительному счастью, останусь в живых.
Я походил по комнатам. Побывал в детской. Всё было так и уже не так. В детской некогда, хотя уже в начале нашей эры, обитала девчушка. Запахи теперь были другие. Какие-то сладкие... И все-таки я почувствовал, что дом не забыл меня... Помню, я сказал ему несколько добрых слов.
Да, всё было теперь по-другому. Я стоял посреди детской, а рука моя в кармане пальто сжимала ручку револьвера... и пальцы холодели.
Мой дом мне помог. Там, в детской, я собрался со всеми моими чувствами и мыслями, а потом двинулся туда, где уже довелось побывать в качестве привидения.
«Канцлер» ждал меня. Он стоял посреди кабинета, одетый в пальто... явно не собираясь задерживаться надолго. Только шляпа его лежала на краю отцовского стола.
— Опоздали на целых семь минут, — заметил он. — Не свойственно деловому американцу.
Я не стал приносить извинений...
Он пристально посмотрел мне в глаза, словно пытаясь предугадать какой-то мой поступок, потом высокомерно улыбнулся и очень вежливо, едва ли не с угодливостью слуги, указал на кресло, где за своим рабочим столом обычно сидел отец.
— Прошу вас, присаживайтесь, — негромко сказал он.
— С какой стати? — пожал я плечами.
— Я очень вас прошу, не откажите в любезности, — уже вкрадчиво настаивал он. — Вы так похожи на человека, у которого я долгое время служил, что имеете полное право.
Я решил принять странное предложение и, не спуская глаз с «канцлера», расположился в кресле.
Он остался стоять против меня, в двух шагах от стола. Примерно полминуты протекло в молчании. Он внимательно смотрел на меня и улыбался. Я устроился в кресле как можно вольготнее, и только одна правая рука осталась у меня настороже.
— Теперь всё точно так же, как в добрые старые времена, — как бы с самой искренней грустью проговорил он и добавил: — Не пойму, зачем вам на этом месте могут требоваться какие-то никчемные доказательства... Но раз уж вы так страстно желаете их, то извольте...
Он стал отворачиваться в сторону, вправо, словно ища глазами то место, где были оставлены эти «доказательства»... которые ему, как секретарю, только и оставалось подать мне на стол.
Но я очень настороженно следил за движениями его правой руки. Я заметил, что его рука прячется в карман пальто.
Я оказался быстрее его на долю секунды...
Он быстро повернулся мне навстречу, но дуло его револьвера еще глядело в ковер, когда мой уже глядел прямо в цель.
Я сам не ожидал, что попаду ему в лицо, а не в грудь. Ударом пули его отбросило назад, но он перевернулся в падении и упал ничком, в полный рост. Я слышал, что, если падают на живот, то рана не смертельна.
Я вышел из-за стола, пригнулся к нему, соблюдая осторожность. Он был несомненно мертв... Только теперь я обратил внимание, что у него на руках надеты перчатки... Кто знает, возможно, он считал себя хорошим стрелком и решил изобразить мое «самоубийство»... Это был бы третий зловещий спектакль в его жизни. Но может быть, я ошибаюсь.
Когда я уходил из дома, мне казалось, что он совершенно пуст. Я не заметил ни одной живой души. И по дороге до самой станции мне не попался ни один человек, словно весь этот мир обезлюдел в одно мгновение.
Остальное вам известно лучше, чем мне.
Дубофф устало вздохнул и в третий раз вынул свои часы... Любопытно, что он не оставлял их на столе.
— Целых шесть минут избытка с моей стороны, — признал он с досадой. — Приношу вам искренние извинения... Теперь вы знаете больше, чем каждый из участников драмы по отдельности.
— Отнюдь нет... — не согласился я с его утверждением, но обосновал свой ответ не сразу: надо было собраться с мыслями, ведь эта история произвела-таки на меня сильное впечатление.
Мое молчание вселило тревогу в моего «гостя».
— У вас есть сомнения? — приглядываясь ко мне, осведомился Дубофф.