На последнем слове нас слегка тряхнуло, тройка уперлась в какое-то из крылец, и мы, с неохотой выбравшись на скользкий мрамор ступеней, вступили в темные аркады дома.
Аркад там, впрочем, не было, но осталось впечатление, что мы, незваные гости, ведомые каким-то Хароном с фонарем, двигались под высокими арками и сводами замка, давно оставленного людьми. Дом был прямо-таки великокняжеским. Сумрак и опустошенность придавали ему большее величие. Свет фонаря терялся в просторах холодных зал и комнат, мутным отблеском пробегал по багетам огромных полотен, занимавших стены, выхватывал с портретов на мгновение разве что шпору или изящную туфельку, или оборку платья. Лишь однажды, присмотревшись на ходу, я заметил в вышине чей-то грозный взор и мелькнувшую желтизну эполеты. Мебель, покрытая чехлами, громоздилась по сторонам горными глыбами.
— Атлантида да и только! — прошептал редко изумлявшийся Варахтин. — Настоящая Атлантида!
Хароном был один из лакеев. Он провел нас от парадного входа (всё-таки важные были гости!) через дом в один из флигелей, который, как будто только и был жилым. Он устроил нас в теплой диванной и, справившись о всех наших нуждах, вышел. Помню, Варахтин просил кофею, а я — горячего чаю.
Здесь лампа светила веселей, видны были все углы, и я по привычке внимательно огляделся среди шкафов и тусклого сияния книжных корешков, понимая, что вряд ли найду в таком месте какие-нибудь улики.
Нам принесли ужин, вкатили в комнату столик со спиртовкой и чайниками, а потом донеслись ровные и звонкие шаги, и к нам вошел невысокий, ладно одетый и причесанный господин, представившийся доктором, лечащим Анну Всеволодовну.
Та поздняя трапеза началась в молчании. Доктор был подчеркнуто невозмутим, явно ожидая вопросов в полицейском духе, то есть допроса. Мы же соблюдали приличия.
Наконец после второй рюмки Варахтин пригнулся к столу, и я понял, что его терпение иссякло.
— Что же, коллега, вы не скажете нам, в каком теперь состоянии ваша пациентка? — миролюбиво спросил он.
Доктор, с английской тщательностью устраивая себе сэндвич, остро взглянул на Варахтина и искренне вздохнул:
— Пока что куда как неважное. Слишком сильное потрясение. Второе потрясение, заметьте... Вам ведь известно?..
— Известно, — кивнул Варахтин.
— Но сейчас, слава Богу, она заснула наконец. Я решил дать ей капли Шмидта...
— А я бы начал просто с валерьянки на меду... да покрепче, — сказал Варахтин, на что доктор сдержанно улыбнулся.
— Доктор, вы давно знаете свою пациентку? — вступил и я в дело.
— Третий год, — был ответ.
— Она постоянно жила в Перовском вместе с теткой?
— Ну что вы! — даже как-то смутился доктор. — Анна Всеволодовна — воспитанница Елизаветинского института благородных девиц...
— Вот беда-то еще! — так и всплеснул руками Варахтин и снова налил себе рюмку. — Мало кораблекрушения... еще эти прогулки по часам, эти булочки и кисели, старые девы-тюремщицы с нервами и желчью... Совсем барышню погубите!
Доктор посмотрел на меня, словно ища во мне союзника.
— Анне Всеволодовне было позволено пожить с теткой, — добавил он. — У нее не слишком крепкие легкие, а здесь здоровый воздух. Много сосен.
— Для пущего здоровья и болото развели, — съязвил Варахтин.
— Да и погода... — добавил я.
— Погода, заметьте, испортилась только третьего дня, — с достоинством оборонялся местный лекарь.
— Деликатный вопрос. Как вы думаете, девушка любила свою тетку?
Доктор повел бровями и снова сдержанно улыбнулся, чуть покривив губами.
— Мне кажется, что покойная Мария Михайловна была самым близким ей человеком... самой близкой родственницей.
— А сама Мария Михайловна?
— Своих детей у нее не было... Мне кажется, она души не чаяла в своей племяннице... Насколько мне известно, она была строгих правил и за время своего опекунства не растратила на себя ни одного лишнего рубля.
— Покойная вызывала у вас симпатию?
— Честно признаюсь, да! — решительно сказал доктор. — И не только у меня. Можете расспросить всех приличных людей в уезде, которые знали её.
— Итак, с ваших слов, коллега, праведная бережливость тетушки означает то, что с ее смертью никто не мог поживиться ни здесь... ни на стороне? — прищурившись, неторопливо произнес Максим Иванович.
Доктор дернул головой и вдруг вздохнул с явным облегчением. Настороженность спала с него. Он как будто услышал то, что сам хотел сказать, но чего-то боялся.