— Отпустить бы их разом до утра, — шепнул мне на ухо Варахтин. — На радостях-то лучше заговорят.
Я так и сделал, к неудовольствию урядника. И вот только первые с шумными вздохами вышли наружу, как Варахтин негромко проронил:
— И столько-то народу барыню, матушку свою, не уберегло...
Люди замерли, точно застряв в дверях. Женский пол сдавленно зарыдал, а мужеский закряхтел, кося глазами в пол.
— Чего теперь-то креститься? — исподволь напирал Варахтин. — Раньше бы — да за здоровье... Неужто никто ничего не видел и сказать не может?
Из всех рыданий и вздохов выяснили только, что «дождь так и лил» и все дома сидели.
«Может, сама покойница всех дома усадила, вроде урядника, — подумалось мне. — Что если у нее там был секрет?.. Встреча с кем-то... Чтобы никто ее не видел. Тогда прав Варахтин. Убийство».
— А кто покойного барина знал? — задал новый вопрос Варахтин.
— Да кто ж его не знал?! Все, кто есть, помнят, — ответил за арестованных урядник.
— То-то и есть, что помнят, — со значением проговорил Варахтин, щурясь. — Только слышно, что... приходил барин намедни.
Все единой волною так и отшатнулись к стенам, ахнули хором, а потом зашептали не в лад, кто — Трисвятое, кто — «Да воскреснет Бог...»
— Ну, довольно, Павел Никандрович, — вздохнул Варахтин. — Отпускай души на покаяние.
— Господин начальник, — раздался старческий голос, и выступил к нам на шаг тот древний лакей, водивший нас по дому. — Уж как есть думайте, что вам разум подскажет, но только все и видели третьей ночью. Было дело. Приходили покойный Всеволод Михалыч... как есть приходили. — И лакей размашисто, уверенными движениями руки перекрестился. — А о чем они с покойной Марьей Михайловной беседовали, о том никому не известно. И сказать мы больше ничего не можем... Вот как на духу, господин начальник.
— Ну, вот тебе и раз! — с недоумением повернулся ко мне Варахтин и развел руками.
Мы решили ночевать в одной комнате, на ближайших друг к другу диванах. То просто ворочались, то высказывали вслух свои мысли, когда рассуждать про себя делалось невтерпеж.
Если дело упиралось не в дикие бредни и не в отчаянное вранье, то опять выходил какой-то книжный вздор: хозяин усадьбы спасся во время кораблекрушения, где-то скрывался, потом объявился инкогнито и утопил свою сестру. А если не топил и случилось чудовищное совпадение событий, то из него выходило то же самое «роковое наваждение», для которого в качестве предвестия уже вполне годился самый настоящий призрак.
— И чего ему скрываться? — продолжал резонно недоумевать Варахтин. — Страховка, что ли?
— Да он был богат, как Крез, — высказал и я намеком давно сделанный вывод.
Наконец, видно, устав от «наваждений», Максим Иванович тихо и как бы недовольно засопел, а я еще ворочался с боку на бок и временами задремывал, пока мне не послышалось какое-то движение. Я оторвал голову от подушки и напряг слух: по дому кто-то явно ходил. Как казалось, крадучись. Я спустил ноги на пол, и мне представились в уме все кандидаты на роль привидения: кто-нибудь из слуг, доктор (кстати, я сразу взял его под подозрение), юная хозяйка усадьбы... и сам призрак Всеволода Михайловича Белостаева.
Быстро одевшись и прихватив свой браунинг, я осторожно тронул дверь, но она-таки предательски скрипнула. Холодные пустоты усилили звук, и затем воцарилась полная тишина, даже Варахтин перестал сопеть. Тогда я решил не таиться, взял со стола лампу, уже за дверью диванной зажег ее и прошелся сначала по флигелю, а потом и по всему дому. Путешествие могло быть очень увлекательным, но меня интересовали не предметы и картины этой сумрачной кунсткамеры, а мокрые отпечатки на полу.
Наследить успели многие. Расстарался урядник, да и мы вдвоем грязи нанесли порядочно. Все «пути» были прямыми и не вызывали сомнений: от подъезда до диванной, от диванной до людской. Сойдя с них, я стал заглядывать во все комнаты подряд и, когда остановился посреди гостиной, в которой можно было бы собрать целую губернию, ее стены вдруг отозвались гулким эхом на сторонний звук, незначительный и, вероятно, не значимый в иное время. С браунингом наготове я выскочил из гостиной и спустя миг оказался в кабинете.
Стукнула от порыва ветра оконная рама. Ее могли забыть запереть... Но зачем открывали? Я осмотрел пол и мокрых следов не нашел. Подоконник тоже оказался чист, если не считать тоненькой грязной полоски, тянувшейся через него у самого левого края, будто кто-то провел по нему влажной тряпкой справа налево.