— Да, — свидетельствовала она.
— Не мог ли ваш отец хранить ценные бумаги в каком-нибудь необычном месте?
Глаза Анны Всеволодовны расширились и заблестели еще ярче. Ее приоткрытый ротик показался мне прелестным... и вся она показалась мне куда милее, чем при первом взгляде.
— Признаюсь честно, мое внимание привлекла вот эта рамка на камине, — сказал я. — Она пуста.
Девушка опять передернула плечами, как от холода, и с полминуты оставалась в молчании.
Она заговорила вновь, отвернувшись в сторону и от меня, и от камина:
— Я сама вынула то, что в ней было... К нам приехал фотограф... Лучший в Москве, как говорил папа. Там, — она взмахнула рукой, покрытой шалью, и вправду получилось, как слабым крылом, — была вся наша семья перед отъездом... Фотографическую карточку я сожгла, а рамку оставила. Рамку делал папа... и вот эту, рядом, тоже он сделал сам, своими руками.
— А другой портрет появился раньше? — задал я вопрос, цель которого сам толком не знал.
Я был изумлен и растерян: изящная версия рушилась, терялось, казалось бы, очень ясное направление следствия.
— Раньше. На много лет раньше... Когда все было хорошо. — Она обратилась ко мне, взгляд ее вдруг стал потухшим. — Какое это имеет значение, господин Пинкертон? Все давно мертвы. Какая разница в том, годом раньше или позже?
— Извините, издержки службы, — пробормотал я.
Меня выручила оконная рама, скрипнув за моей спиною.
— Позвольте закрыть? — спросил я.
— Я сделаю это сама, — решительно сказала девушка.
Она стремительно пересекла комнату и, с силой ударив оконной рамой, спустила шпингалет.
— Пойдемте отсюда, — прямо-таки приказала она и так же стремительно вышла.
Мне было позволено проводить хозяйку до дверей ее комнаты. Я взглянул на стоявший тут не к месту стул и брошенный на него плед и подумал, что, должно быть, я выглядел на этом месте очень глупо.
«Она не похожа на истеричку», — сделал я последний в тот день ясный вывод.
Вскоре, оставшись наедине с Варахтиным, я все рассказал ему и только развел руками, наверно, тоже как крыльями — вроде ощипанного гуся.
Поразмыслив так и эдак, покачав головой, Варахтин пробормотал с деланным ужасом:
— Ну и семейка! Тут у них черт ногу сломит... Давайте-ка спать, Павел Никандрович. Без нашего Кошкина тут не разберешься.
«Кошкиным» величали в преступном мире начальника сыскной полиции. Слова нашего полицейского доктора задели мое самолюбие. Я остался стоять на месте, мрачно наблюдая, как он устраивается под одеялом.
— Неужто старика погоните на часы? — с ехидцей проговорил Варахтин, почувствовав мой взгляд. — И вам не советую... там торчать... в одиночку. Еще неизвестно, кому тут опасности грозят. Вы спрашивали ее насчет видения?
— А вы бы спросили? — недовольно пробурчал я. — Прямо там, в кабинете?
Варахтин не ответил.
Поколебавшись, я решил-таки, что возвращаться на караул будет теперь довольно нелепо.
Дождя на другой день не было. Утро было безветренное, застывшее. Все хранило неподвижность — плотные, свинцовые облака, ветви с оставшимися на них листьями, вода в лужах. Казалось, я был единственным существом, теплым внутри, дышавшим, нарушившим этот стылый покой своею сосредоточенной суетою.
Я спозаранку исследовал окрестности кабинетного окна, а затем — и рухнувшего мостика. Никаких подозрительных следов я не обнаружил, тем более что под окном оказалась хорошо прибитая дорожка, покрытая мелким щебнем.
К одиннадцати часам мы с доктором вернулись в Москву. Отдав на дактилоскопическую экспертизу ту самую, пустую рамку, я попросился с докладом к начальнику.
Аркадий Францевич внимательно выслушал меня, несколько раз открыл и закрыл крышку своих часов и проговорил:
— Да, Павел Никандрович, здесь несомненно есть загадка. Полагаю, что — как раз по вашему уму и темпераменту. Доводите-ка это дело сами... У меня тут и так два убийства под самым носом. В остальном же не стесняйтесь тревожить меня в любой час дня и ночи.
Всего пять минут назад я вошел в кабинет Кошко с горячим желанием спихнуть с себя это неясное дело. Теперь же, получив распоряжение, вдруг почувствовал радость и непонятное облегчение.
Вскоре я опять въезжал в ворота Перовского.
(продолжение следует)
Глава 2 и далее
II
Дом показался мне не столь чудовищно велик, как ночью. Но все равно он был огромен, сер, неуклюж в своей древности и заброшенности посадок вокруг, неуклюж со своими облупившимися львами у широкого крыльца.