— Как вы? Согласны? — шепотом спросил Браун.
— Согласен, — сказал Доуссон-Хилл.
Я сказал — да.
— Двое наших коллег обещают непременно сделать это, — сказал Кроуфорд.
— Я буду ждать их в любое время дня и ночи, — торжествующе воскликнул Гэй. — Это мое последнее распоряжение.
Мы вышли, а он все еще повторял все сказанное. Его бормотанье доносилось до нас, пока мы не вышли на крыльцо. Все это время такси дожидались нас. Браун, влезая в наше, взглянул на счетчик и только свистнул сквозь зубы.
Это был единственный комментарий, который позволил себе Браун. Пока наше такси громыхало на обратном пути через мост, он ни единым словом не коснулся ни завтрашнего дня, ни нелепой причины, по которой мы трое очутились в одном такси, катившем сейчас по кембриджским улицам. Он просто освоился с этим положением, как осваивался до того со многими другими. Приятным, любезным голосом он задал мне несколько банальных вопросов о моей семье, как будто между нами ничего не произошло. С безличной вежливостью он осведомился, выберем ли мы с Доуссон-Хиллом время, чтобы посмотреть некоторые университетские матчи, высказал свои соображения по поводу достоинств разных команд. Все это было до предела скучно и спокойно. Интересно, думал я, видит ли Доуссон-Хилл, что кроется под мирной прозаичностью Брауна.
Однако обед в профессорской в этот вечер отнюдь не отличался ни скукой, ни спокойствием. Кроме Доуссон-Хилла и меня, обедало там еще восемь членов совета. Эти восемь делились совершенно симметрично — четыре за Говарда и четыре против. Наше с Доуссон-Хиллом появление послужило, казалось, толчком к столкновениям. В ответ на свой безобидный вопрос — сколько еще вечеров придется обедать в профессорской, прежде чем можно будет вернуться назад в «большую столовую», Том Орбэлл нарвался на выговор от Уинслоу. Г.-С. Кларк вежливо, но презрительно спрашивал Скэффингтона: «Неужели вы так-таки и поверили? Но конечно, если да, то я полагаю, вы вправе это утверждать».
Это было сказано не по поводу говардовского дела, а насчет какого-то вопроса, касавшегося церковных властей.
Кто-то уронил какое-то замечание по поводу нашего визита. Уинслоу, председательствовавший за столом, сказал:
— Да, должен сказать, что случай этот из ряда вон выходящий. Но, полагаю, будет лучше, если мы не станем обсуждать его, пока дело это, выражаясь неповторимым языком наших гостей-юристов, находится еще только sub judice[26].
— Ну, мне это безразлично, — беспечно заявил Доуссон-Хилл. — Уверен, что и Люису тоже.
— Нет, я предлагаю воздержаться от разговоров на эту тему до поры до времени, — возразил Уинслоу, — и, поскольку, как мне известно из достоверных источников, кое-кто из присутствующих в данный момент друг с другом вообще не разговаривает, это не должно быть так трудно, как может показаться на первый взгляд.
Воздух был насыщен электричеством. Доуссон-Хилл хотел было развеселить общество, но напряжение, вместо того чтобы идти на убыль, росло. В конце обеда я сказал Уинслоу, что ему придется извинить нас обоих, так как мы хотим еще обсудить правила процедуры. Уинслоу был, по-видимому, рад нашему уходу. Когда мы покидали профессорскую, я заметил, что Уинслоу набивает трубку, а Скэффингтон разворачивает газету. Ни у кого не было желания сидеть вокруг стола, разговаривать и пить вино.
Глава XXVI. Некоторые уточнения
Когда мы шли через двор ко мне, я заметил, что небо несколько прояснилось. Легкий ветерок нес с собой аромат акации, едва ощутимый, потому что деревья уже почти отцвели, и вечер был прохладен и сух. Лишь только мы вошли в мою гостиную, Доуссон-Хилл сказал:
— Должен сказать, что вам они предоставили номер de lux[27], достойный примадонны.
Это была правда. Я получил лучшую из свободных колледжских комнат для приезжающих. Доуссон-Хилл, по его словам, должен был довольствоваться гораздо худшей. Он заметил это с оттенком удивления, но беззлобно. Пожалуй, ему даже доставляло тайное удовольствие наблюдать непостоянство судьбы и суетность мирскую.
Когда мы впервые познакомились, он был молодым человеком с большим будущим, самым блестящим среди плеяды молодых адвокатов. Я же тогда был молодым провинциалом, про которого говорили: «умен, но не на месте». Со мной он всегда был очень вежлив, потому что таким был от природы; он старался быть занимательным, потому что предпочитал веселых людей скучным, но он не думал, что жизнь будет часто сталкивать нас впоследствии. Таким образом, наше знакомство продолжалось немало лет. Затем я оставил адвокатскую деятельность, он же с успехом продолжал ее. Он считал, что далеко пошел в жизни. И был немного поражен, когда выяснилось, что каким-то приятно загадочным путем я добился большей, чем он, известности. Он был поражен, но ничуть не огорчен этим. Так уж устроен мир. Люди с царем в голове выскакивали на поверхность, когда вы меньше всего ждали этого. Лишнее доказательство тому, как легко ошибиться в своих суждениях. Он не был завистлив и был далеко не таким снобом, каким казался. Он был готов признать, что я заслуживаю перемен, происшедших в моей жизни. Я ему от этого даже больше нравился.