Но хотя он теперь был больше расположен ко мне, покладистее он не стал. По доброй воле я не избрал бы его себе в оппоненты. Отчасти потому, что он все время занимался практикой, тогда как я уже давно отошел от настоящей адвокатской работы. Но главным образом потому, что, несмотря на свою манеру держаться «душой общества», на деле это был человек твердый и крайне несговорчивый.
Усевшись возле окна, за которым лежал сад, окутанный туманно-серыми сумерками, мы болтали о том о сем, перед тем как приступить к делу, и я сознавал, что у меня перед ним есть всего лишь одно преимущество. Я не только лучше знал все обстоятельства возникновения этого дела — с юристом его масштаба существенного значения это иметь не могло. Я к тому же лучше знал и людей. Это могло оказаться палкой о двух концах, это могло принести не только пользу. Однако это был мой единственный козырь.
— Пожалуй, нам следует условиться кое о чем, — сказал я.
Мы сидели лицом друг к другу. Со стороны наш разговор мог показаться случайным, непринужденным; непринужденным он отнюдь не был — он был очень острым и напряженным.
— Наверное, трудно рассчитывать, чтобы они стали придерживаться обычного порядка судопроизводства, — сказал Доуссон-Хилл.
— Невозможно, — сказал я.
— Лучше уж мы станем по ходу действия указывать им, если что-либо не будет служить доказательством для суда. Согласны?
Я кивнул.
— В остальном же будем придерживаться принципа — действуй по усмотрению.
Я снова кивнул.
— Само собой разумеется, что говорить с членами суда мы можем, когда и где нам будет угодно. Я, например, приглашен в понедельник на обед к ректору. Не стану делать вид, что разговор о деле во время обеда исключается. Есть у вас возражения?
— Никаких.
Вопрос был из серии ненужных. Аналогичных примеров в судебной практике припомнить я не мог. Его пригласили оказать юридическую помощь старейшинам колледжа, которые одновременно являлись судьями: как можно было предотвратить его разговоры с ними?
— Ну что ж, Люис, думаю, что начинать завтра придется вам.
— А как насчет того, чтобы вы сначала выступили с обвинительным словом против Говарда?
— Нет, нет! Ведь вы же опротестовываете приговор. — Доуссон-Хилл улыбнулся своей высокомерной улыбкой, чуть опустив книзу уголки рта. — Ректор высказался на этот счет вполне определенно. Но и без того это было бы совершенно очевидно. Нет, нет. Завтра начинаете вы.
В конце концов мне все равно пришлось бы уступить. Почему было не сделать этого без лишних слов? Но это было очко в его пользу. В этом деле я охотно предоставил бы начинать ему.
— Итак, кого же вы намечаете опросить завтра? — спросил он, после того как я выразил свое согласие.
Вопрос был задан не из праздного любопытства. Он хотел узнать, как я строю свой план защиты, и он имел на это право.
— Говарда.
— Вы хотите начать с него? — Он усмехнулся.
Еще очко в его пользу. Не успел я выговорить имя Говарда, как он уже понял, в чем дело, — я не был уверен в своем главном свидетеле.
— Думаю, — продолжал он с налетом безличного профессионального ехидства, — что если какое-то время над ним поработаю я, то это займет у нас почти весь завтрашний день.
— Думаю, что да, — ответил я.
В воскресенье, докладывал я дальше, я хочу опросить Скэффингтона, Мартина, Фрэнсиса Гетлифа. Не вижу, почему бы мы не могли уложиться с ними в утреннюю сессию. А кого хочет опросить он?
— Только одного свидетеля. Этого, как его, Кларка.
— В чем же будут заключаться его показания?
Это опять-таки был профессиональный вопрос, и на этот раз вправе задать его был я.
— Характеристика. Характеристика, боюсь, отрицательная. Он расскажет нам, как отзывался о своей работе ваш подзащитный Говард.