Вспоминая, как сегодня утром шагал по безлюдному скверу, Егор Иванович замер и сказал себе «стоп». Как будто нащупал болезненную точку. Именно в сквере все и началось. Сперва исчезло бодрое, приподнятое настроение. Потом появилось беспокойство, легкое, едва ощутимое. Егор Иванович почти не обратил на него внимания, зато обратил внимание на тошноту и учащенный пульс. Он остановился, поставил на землю портфель и вытянул руки перед собой: «Дрожат ручонки. Трясутся… – с досадой отметил Егор Иванович и списал мандраж, потливость и трясучку на похмельный синдром. Но через минуту беспокойство усилилось и переросло в тревогу, а тревога вызывала постоянное желание оглянуться. Тучкову все время казалось, что кто-то идет за ним след в след, противно шуршит опавшей листвой, злобно кривляется у него за спиной. Он не выдержал, оглянулся и, конечно, никого не увидел. «Какой-то я психованный сегодня». – усмехнулся Егор Иванович, но вздохнул с облегчением, только когда вышел на оживленный проспект.
Он было расслабился, но тут с ним приключилась новая странность.
В небольшом торговом павильоне, куда он зашел, чтобы купить сигарет, шла бойкая торговля, но стоило Тучкову появиться, как очередь мгновенно испарилась, и он остался один на один с продавщицей, которая вдруг, ни с того ни с сего, заявила, что у нее переучет, и попросила его покинуть помещение. Причем Егору Ивановичу показалось, что она лжет, ляпнула первое, что пришло в голову, лишь бы не оставаться с ним наедине.
– Ну какие там еще переучеты? – раздраженно буркнул Егор Иванович, внимательно всматриваясь в ее лицо. – Дурью маешься!
Продавщица, прыщавая девчонка в синем фартуке с кружавчиками на плечах, ничего не ответила и посмотрела на него с жалостью и некоторым отвращением, как смотрят на покойников. От ее взгляда ему стало не по себе. В отместку за то, что она отказалась его обслужить, Егор Иванович сказал ей какую-то гадость про прыщи, но покинул павильон со смущенным сердцем.
Не успел он дойти до остановки, как на него налетела дамочка с чемоданом, лет сорока, а может быть, чуть страше.
Егор Иванович мысленно назвал ее стервой, так же как всегда называл жену, потому что согласно его собственной теории, все женщины делились на три категории: девки – до двадцати, бабы – до сорока, стервы – после сорока. И эта, последняя – самая жалкая, самая никчемная категория, уже не представляющая интереса ни для противоположного пола, ни для общества в целом. Стервы эта знают и вымещают зло на окружающих, за то что стареют с каждым днем, с каждой минутой. Однажды за ужином, глотая холодные, скользкие макароны, Егор Иванович поделился этой теорией со своей супругой. Ей было за сорок, стало быть, она попадала в категорию «стервы». Он знал, чем ее зацепить. Не смотря на возраст, лишний вес и оплывшее лицо, жена считала себя молодой, сексуально привлекательной женщиной и даже надеялась благодаря этим качествам кардинально изменить свою жизнь. Она тогда нехорошо прищурилась и ответила холодно, что мужчины тоже делятся на категории, но он не подходит ни под одну из них. Потому что не мужчина, а так… бесполое недоразумение. «Жуй молча и не смей приставать ко мне со своими глупостями, болван!», но сама, конечно, завелась, наговорила ему гадостей, а потом, очевидно, посмотревшись в зеркало, долго рыдала в ванной.
И та, с чемоданом, была такая же – начинающая стареть, высокомерная стерва, с такими же как у его жены светлыми волосами и маленьким капризным ртом, и наверное, так же как и его жена, она считала, что по сравнению с ней остальные люди – мусор, потому что толкнув его довольно сильно, даже не подумала извиниться и как ни в чем не бывало покатила свой чемодан дальше. Егор Иванович догнал ее и ухватил за руку. Он не собирался грубить. Он только хотел сказать, что если она не видит людей у себя на пути, пусть носит очки, что, мол, в ее пожилом возрасте это вполне естественно. Но когда она обернулась и взглянула на него, то почему-то так перепугалась, словно перед ней стоял оживший мертвец, и стала нервно выдергивать руку. Не ожидавший такой реакции Егор Иванович сразу выпустил ее. Эта идиотка медленно побрела дальше, изумленно оглядываясь, и в ее глазах, так же как у девчонки из магазина, стояла брезгливая жалость. Когда она обернулась в очередной раз, Егор Иванович презрительно помахал ей рукой, мол, давай, давай, топай, нечего на меня пялиться, и высокомерно вздернув подбородок, отвернулся. Но в душе задергался, и проходя мимо витрины магазина, остановился, чтобы рассмотреть свое отражение: что в нем такого особенно, что они так смотрят? В темном, пыльном стекле он увидел то же, что видел сегодня в зеркале, перед тем как выйти из дома: белую кепку, светлую, мятую рубашку и черные, видавшие виды брюки с вытянутыми коленками. Видок у него, конечно, потрепанный, но это же не повод, чтобы смотреть на него как на больного!