Случайному наблюдателю Эмми казалась всего лишь скопищем огромных, покрытых серой эмалью стальных ящиков с рядами маленьких мигающих огоньков, несколькими выключателями и большой красной лампой. В часы, когда Эмми молчала, нелегко было объяснить постороннему человеку ту благоговейную тишину, в которой трудились обслуживавшие ее день и ночь люди в белых халатах.
Полное имя Эмми было намного длиннее: Электронный Быстродействующий Калькулятор системы Маннденкера — Голмахера, модель М-7. Но те, кто работал на ней и на кого работала она, сократили длинный титул, назвав ее просто Эмми. Причем сделали это не просто потому, что так короче, но и благодаря мощным флюидам яркой индивидуальности, которые наполняли пространство, непосредственно окружавшее огромный механизм.
Большинство из нас, работавших в Зале, привыкли думать об Эмми как о личности — умной, здравомыслящей, привлекательной личности. Мы беседовали с ней, одобрительно похлопывая ее «по плечу» после того, как ей удавалось решить особенно запутанную задачу, пропустив ее через километры своих проводов и тысячи трубок. Порой мы даже вовсе замолкали в присутствии Эмми, прислушиваясь к ее тихому жужжанию.
Главой университетского отдела кибернетики был коренастый, с пышной шевелюрой ученый муж, доктор Адам Голмахер. С первых же дней работы, начатой его предшественником Маннденкером, он упорно расширял и совершенствовал структуру Эмми, пока та не получила всеобщее признание как самый лучший и крупнейший компьютер в стране. Эмми стала, что называется, суперзвездой.
Но то преклонение, которое я, ассистент Голмахера, испытывал перед Эмми, было неведомо старому ученому. Для него Эмми являла собой просто гигантское устройство с хорошо известными составляющими — миллион двести пятьдесят тысяч элементов мертвой материи, собранных в единое целое под его управлением и вызванных к жизни городской электросетью, чтобы выполнять математические операции, недоступные для ограниченной по времени человеческой жизни. Именно это и ничего более. Доктор Голмахер знал Эмми изнутри слишком хорошо, чтобы дружить с ней.
Но я-то не участвовал в создании Эмми. Когда я присоединился к работавшим в Зале, она была уже вполне завершенной машиной, безупречной по всем параметрам, великолепно снаряженной и внушительной в своем гладком стальном одеянии. Стены вокруг Эмми снабдили остроумной системой звукоизоляции, что создавало ей превосходную рабочую обстановку.
Мне всегда нравилось это помещение, громадное и чистое, как океанский лайнер. Жалованье было невысоким, но Адам Голмахер относился к категории людей, которые вдохновляют уже одним своим присутствием. Все единодушно соглашались, что он разбирается в этой запутанной и утонченной науке лучше, чем кто-либо из всех живущих людей, и у меня имелись серьезные основания верить этому.
В своей смехотворно крошечной каморке, пустой, как обезьянья клетка, но с огромной фотографией Эйнштейна на голой стене доктор Голмахер выносил окончательное заключение по проблемам, предназначенным Эмми для решения. Многие промышленные и научные организации обращались к нам с почтительными просьбами о помощи. Доктор Голмахер, запустив одну большую пятерню, похожую на львиную лапу, в непроходимые джунгли своей седой шевелюры, другой рылся в груде заявок, отбрасывая большинство из них в сторону — на пол, — сопровождая это презрительными репликами вроде: «Что за вздор, дефективный ребенок мог бы решить такую задачку на кубиках за какой-нибудь час». После чего отвергнутые заявки отсылались обратно с резолюцией, напечатанной в безапелляционной форме, как это делают редакторы во всем мире на бланках с отказом.
Но время от времени живые, как у юноши, черные глаза старого ученого жадно впивались в одну из заявок. Пробираясь сквозь дебри предварительных условий, он находил следы некой неуловимой проблемы, возбуждавшей его научное любопытство. В этих случаях он обычно шел навстречу просьбе. После того как клиент платил обусловленный гонорар в размере пятисот долларов за каждый час работы Эмми и не собирался (из ложной скромности, как мне казалось) в дальнейшем оспаривать предъявленный счет, доктор Голмахер назначал дополнительную плату в качестве контрибуции для развития науки. Таким образом, многие фабриканты и игроки в бридж, сами того не подозревая, помогали зажигать новые звезды на небесах.