Позднее, уже работая в войсках, особист сделал вывод: любая профессия деформирует человека, как и среда, в которой он вращается — этакий своеобразный диагноз. Или, как говорят чаще: «С волками жить — по-волчьи выть». Только диагноз этот бывает от «практически здоров. Годен к строевой» до…
«Я безу-умно люблю кофе»! — С придыханием в голосе и томно закатывая глаза, изречет практически любой причисляющий себя к творческой богеме субъект. Именно «безумно», а не просто «люблю» или «нравится». А о чем идет речь — о кофе, булочках или о творчестве художника — значения не имеет. Богема все любит. Все безумно… Вспоминая манеры своих школьных учителей, Ким отметил, с каким придыханием говорили словесники: «Онегин (Ленин, Пушкин, Сталин и т. д.) — самый человечный человек»! Тут же он вспоминал сухонькую математичку, что-то бурчащую об иксах и игреках… А народные избранники первых созывов? — Этим некогда гарантированную психушку заменили возможностью официальных выступлений в парламенте. «Да там же две трети — мои клиенты»! — Смеялся главврач психиатрической больницы, куда Ким как-то зашел навестить «косящего под дурика» солдатика, — вы только послушайте, что они несут! А жесты? А ужимки? — Диагноз без дополнительного обследования ставить можно. Как там они говорят? — «Однозначно»! — И врач снова рассмеялся.
Так вот, человек, шедший рядом с Нертовым, по мнению Кима, имел непосредственное отношение к оперработе. Непонятно как выделив азиата из толпы граждан, идущих по людной улице, оперативник задержал на Киме взгляд и, чуть подавшись в его сторону, приостановился. Бывший особист поспешил ретироваться. «Пускай у меня тоже профессиональная деформация — мания подозрительности и преследования, — Ким, спешно удалялся от банка, — но береженого Бог бережет. А парень этот не случайно на меня запал, ох, чую, не случайно».
В результате, визит к Нертову был отменен. Единственное, что успел сделать Иван Анатольевич, так это передать через надежных людей бывшему помпрокурора небольшую посылку. «Раз разгребывался с этим делом, так пусть ему жизнь медом не кажется сейчас», — злорадно решил Ким, всовывая в коробку от торта пакетик с одним из ушей и пачку листов бумаги».
Эти бумаги, безусловно, тоже не следовало брать. Но опять умудрилась насвоевольничать Айгюль. Выяснилось, что пока Ким ходил в банк, девушка дождалась ухода из квартиры, где обитал Шварц, любовницы оборотня, вскрыла жилище, словно заправская домушница («Дура, а если бы в это время туда милиция нагрянула? Прямо по «горячим» следам?!»- Возмущению Кима не было предела), и учинила небольшой обыск.
Ничего, представляющего интерес, в квартире не нашлось. Напоследок Айгюль бегло просмотрела содержимое стоящего в прихожей «дипломата», обнаружив там кучу заявлений в милицию и прочих подобных бумаг. Ким, слушая об этом, хмыкнул про себя — подобные чемоданы были почти что у каждого оперативника, в них они хранили незарегистрированные заявления и прочие, скрываемые от статучета, документы. Если такой портфель и обнаруживали проверяющие в кабинете оперативника, то не вскрывали, в отличие от сейфов. Одно дело — государственное имущество, другое — личные вещи, досматривать которые без постановления, подписанного прокурором, никто не решался.
Так вот, в «дипломате» Шварца, кроме кучи казенных бумаг, лежала отдельная папка, на которой крупными буквами значилось «Операция Мстителя». Пролистнув несколько страниц, Айгюль увидела знакомую фамилию «Керимбаев» и поспешила забрать папку с собой.
Ознакомившись с содержимым документов, Ким направился к ближайшей конторе, где делали платные ксерокопии. Теперь один экземпляр содержимого папки должен был попасть на глаза Нертову. Наверное, это тоже не следовало бы делать, но бывший особист почему-то решил, что его знакомому не помешает почитать записки Шварца.
Хотя Алма-Ата, как обычно, встретила ярким солнцем, настроение у Кима не улучшилось. Несмотря на то, что за время полета он уже несколько раз мысленно просчитал все возможные варианты доклада руководству и последующие реакции, уверенности, что оно, руководство, по крайней мере, не укажет бывшему особисту на дверь, не было. Такие же мысли преследовали Кима и когда он вместе с Айгюль спустился с трапа самолета, и когда добрался до зала прилета.